Вожак

Марк поймал нож на лету. И запоздало выругался: зачем ловил, дурак! Упав на камень плит, хрупкий обсидиан разлетелся бы вдребезги. Щенок, рявкнул над ухом обер-центурион Кнут. Сопляк! Что за детские игры, боец? Думаешь, здесь не нашлось бы другого ножа?! Это вы тут один на один, а ножей, небось, чертова прорва…

Один на один.

Никогда, ни разу в своей короткой жизни – если не брать в расчет злополучную дуэль с Катилиной – Марк не был под шелухой один. В заснеженной степи, на вершине пирамиды, в объятиях галлюцинативного комплекса – всегда впятером: спаянная полудекурия ипостасей. Пять шлемов с посеребренными гребнями. Пять мечей с рукоятями в виде бараньей головы. Пять чешуйчатых панцирей. Десять калиг, подбитых гвоздями, с тесной шнуровкой голенищ. Даже в начале курса инъекций, смягчающих последствия конфликта клейм, курсант Тумидус выпадал под шелуху в полном составе, строевым укомплектованным подразделением.

Дуэль с Катилиной? Толпы рабов на трибунах? Это случилось в какой-то другой жизни, с другим человеком.

Одиночество.

Он и не знал, как это жутко.

– Давай, – еле слышно попросил Манойя. – Ну давай же…

– Не могу, – прохрипел Марк. – Не хочу.

– Ты же астланин. Должен понимать…

– Я помпилианец!

Вопль жалко взлетел над пирамидой и упал, сбитый влет. Заскакал вниз по ступеням; порван в клочья, скрылся в буро-зеленой шевелюре джунглей.

– Ну что за глупости?

Казалось, лейтенант уговаривает ребенка. Вот каша, вот ложка: за маму, за папу… Узоры на лице Манойи кривились в жалостливой гримасе. Маска демона, умирающего от сочувствия к грешнику.

– Пожалуйста. Я тебя очень прошу…

Сейчас я его зарежу, понял Марк, холодея. Как астланин – астланина. Со всем, значит, пониманием вопроса. Я вскрою ему грудную клетку. Выну сердце. Здесь, на вершине пирамиды, под палящим солнцем. А там, во дворе представительства, он ляжет рядом с утилизатором, придавив телом неудачно брошенный окурок. Ночью, под шум дождя. Грудь Манойи раскроется сама собой, как шкатулка с сюрпризом. Щелкнут, переламываясь, ребра. Края раны разойдутся в стороны. Обнажится сердце, пульсирующее в ритме абсолютного счастья.

Я отправлю его в солнце – и вернусь во двор. Сяду на лавочку, закину ногу за ногу. Буду смотреть, как вторичный эффект Вейса воплощается в будни Ойкумены. Потом пойду спать. Пожалуй, даже оставлю сообщение дежурному, что во дворе надо прибраться. Потому что астланин может отправить астланина в солнце и остаться в живых, а помпилианец, сделав то же самое, погибает с выжженным мозгом.

– Нет!

Нож разбился о плиты. Градом брызнули черные осколки. Каждый нашел цель, вонзился в небо, солнце, пирамиду, людей на ее вершине. Дробились смыслы. Стеклянный, мир распадался на части.

– Лучше бы ты меня убил…

Было неясно, кому принадлежит реплика. Фейерверк гас, калейдоскоп выцветал. Хлопья пепла кружились в блеклом хороводе, словно тела-ледышки в мертвых глубинах космоса.

– Лучше бы ты…

Шепот смолк последним.

III

Корабли набирали разгон, спеша удрать в РПТ-маневр. Эскадры Лиги бежали: галеры помпилианцев, «паутинные» рейдеры вудунов, многогранники гематрийских крейсеров, корветы Ларгитаса. Россыпь брызг металла, всплеск от булыжника, плюхнувшегося в горячий расплав, они неслись прочь, к орбитам внешних планет, в открытый космос. За ними билось в приступе отчаянной стенокардии больное сердце Астлантиды.

Пульс учащался. Толчки плазменной крови становились мощнее, грозя разорвать звезду изнутри. Багровое сияние перешло в ярко-алое, налилось рыжиной, просветлело, обернулось сугробом первого снега. Когда полыхнул весь спектр, затмив сияние звезд-соседок, термоядерная топка распахнулась с убийственной скоростью, без жалости накрыв планетную систему, и расширилась дальше на десятки парсеков. Казалось, вспышка сверхновой пожирает время и пространство, желая поглотить, переварить мироздание в огненном брюхе.

Инфаркт миокарда звёздной системы.

Бо́льшая часть кораблей успела уйти в гипер, ускользнув от испепеляющей волны. Те, кому не повезло, сгорели мошками в пламени свечи. Вдогонку плазменный шар изверг из себя армаду пылающих спор, солярных зародышей величиной с небольшую планету. Вселенная содрогнулась. Безумный коктейль из гравитационных и магнитных полей колоссальной напряженности, потоков частиц и жёсткого излучения, подобно кислоте, прожигал в континууме рваные дыры, червоточины, «кротовые норы». Споры ныряли в них, сокращая до нескольких часов путь, который в ином случае занял бы десятки тысяч лет.

Инфернальные бутоны раскрывались во всех уголках пространства, извергая тучи спор. Словно притягиваемые магнитом, те устремлялись к ближайшим звездам. К солнцам обитаемых и пустынных миров.

…зарево вставало над Ойкуменой. Космос переставал быть пустотой, наполняясь жизнью, чуждой и пугающей. Мрак выцветал, бледнел; как болезнь, подхватывал оттенок пурпура, обнажал золотые жилки. Медленно, словно нехотя, звезды начинали пульсировать. Выбрасывали багровые нити, тянули сеть сосудов от солнца к солнцу, формируя кровеносную систему галактики…