Вожак

Гончая удивленно обернулась. При виде дымящейся одежды сына слегка нахмурилась, но почти сразу успокоилась: с Тором все было в полном порядке. А закоптился он лишь потому, что слишком рьяно начал учиться управлять огнем. Причем стоящий рядом с ним Тирриниэль выглядел не лучше: его белые волосы рассыпались в беспорядке, левая щека была испачкана сажей, тонкая сорочка пропиталась дымом, голенища сапог съежились. Зато глаза горели ярко, победно, торжествующе, а на лице блуждала такая широкая улыбка, какую Стрегон вообще ни разу не видел за несколько недель пути.

Рядом с повелителем незримой тенью маячил Картис, которому тоже разрешили присутствовать при обучении юного наследника, и конечно же Ланниэль – его уже второй день нельзя было оторвать от маленького мага.

– Та-а-ак, – протянула Белка, оглядев довольных сверх меры эльфов и оценив их потрепанный вид. Только слепой не заметил бы следов произошедшей в подземельях нешуточной битвы. – Чует мое сердце, после вас в зале стихий остались одни руины.

– Как можно?! – притворно ужаснулся Ланниэль, старательно закрывая ладонью огромную прореху на рукаве. – Бел, ты за кого нас принимаешь?!

– За наглых, бессовестных и охочих до разрушений оккупантов, которых наш бедный Лабиринт вынужден терпеть рядом с собой и которые наверняка разнесли там половину перегородок только ради того, чтобы поупражняться в скорости плетения боевых заклятий.

– Мы все убрали, – поспешил вмешаться Тирриниэль, так же старательно оттирая сажу с лица.

– Правда, мам, – согласно закивал Тор. – Там все стало, как раньше.

– Ага, – глубокомысленно хмыкнула Гончая. – Из чего следует заключить, что вы разрушили там все, до чего дотянулись.

Перворожденные, включая владыку Л’аэртэ, сконфуженно переглянулись.

– Ну, мы…

– Ладно, поджигатели неугомонные, – вздохнула Белка, обреченно махнув рукой. – Приведите себя в порядок, а потом перекусим, не то Стрегон скоро с голоду помрет или, чего доброго, кору на деревьях начнет грызть, не дождавшись обеда. Вторым Лакром становится, не иначе. Впрочем, побратимов ведь подбирают по себе?

Стрегон предпочел сделать вид, что не услышал и не заметил повеселевших перворожденных. Он размышлял над причинами, по которым Гончая не захотела видеть его среди охотников, даже Ширу велела не вмешиваться. Ведь одно дело, когда отказался сам, и совсем другое, когда считают, что не подходишь. Недостаточно стойким оказался? А может, все дело в том, кто был его предком? Может, не все так хорошо, как она хотела показать? Интересно, где и как погиб Сар’ра? Надо будет разузнать…

Белка, словно почувствовав его порыв, поспешно отступила в сторону, а после, перекинувшись парой слов с подошедшими близнецами и обменявшись красноречивыми взглядами с Тирриниэлем, и вовсе вернулась в подземелья. То ли пряталась от настойчивых расспросов, то ли не желала говорить на эту скользкую тему, а то ли действительно решила проверить, что там натворили остроухие маги.

Шир какое-то время медлил, напряженно что-то обдумывая, но потом махнул рукой и пошел следом. Так уверенно и быстро, что стало сразу понятно – в недрах Лабиринта он бывал не раз. Миновал разинутую драконью пасть, покосился на гигантские изумруды и углубился в переплетение каменных коридоров, твердо собираясь продолжить неоконченный разговор.

Владыка Л’аэртэ вопросительно приподнял брови, молча интересуясь, за что смертному предоставлены такие привилегии, но Крес с Тоссом только пожали плечами и отвернулись, занявшись более важными делами: в четыре руки сняли с едва теплившегося огня шест с зажарившимся до хрустящей корочки кабаном и, поднатужившись, поволокли его к столу – наступало время обеда.

– Бел? – осторожно позвал Шир, оказавшись у знакомой двери – высокой, выточенной из черного палисандра и украшенной затейливой резьбой, которую хозяин когда-то нанес собственноручно.

Изнутри послышался тихий вздох.

– Погоди, я сейчас…

Через несколько мгновений дверь открылась и на пороге возникла закутанная в простыню Гончая. Какая-то маленькая, слабая и очень-очень печальная. Только самые близкие люди видели ее настоящей. Правда, нечасто и недолго, потому что она не любила выглядеть беззащитной. Вот и сейчас попыталась это скрыть, но тоска в ее глазах была слишком велика, чтобы внимательный взгляд этого не заметил. А чуть покрасневшие веки и припухшие губы говорили сами за себя.

Шир, видевший ее и в гораздо более расстроенных чувствах, беспокойно дернулся.

– Бел, ты чего? Переживаешь?

– Как всегда. Хочешь зайти? – отвернулась Белка, стряхивая непрошеное отчаяние.

Охотник кивнул, и она, отступив от двери, отошла в мягкий полумрак, в котором были не так заметны мокрые дорожки на ее щеках и до крови искусанные губы.