Те, кто еще в Первую мировую войну гордился своим гуманизмом, заявляя, что «быть немцем — значит серьезнее относиться к духу, чем к жизни», теперь начали воспринимать гуманизм, в том числе и гумбольдтовский, как тягостное бремя. Как бремя героического императива, а то и как почву для появления таких нарушителей дисциплины и порядка, как брат и сестра Шолль, которые восемь лет спустя выступили со своей «Белой розой». Особое недовольство вызывала гумбольдтовская традиция немецкого университета: «немецкому университету до сих пор [1935 г.] не хватало…
Для реализации воли к власти в рамках того, что называли «прусским» [национальным] социализмом, требовалась (кроме «философского» ницшеанства) именно проверенная, практическая модель — модель империализма, успешно осуществленная на практике: «Нам нужна жесткость, — власть, власть и еще раз власть. Планы и замыслы — без власти ничто… без нее не удастся добиться добровольного повиновения» (из работы Шпенглера «Пруссачество и социализм»).
Как не потерять власть
В 1924 г. вышла книга «The Lost Dominion» («Утраченная власть») Ал. Картхилла. В своем труде Картхилл самым радикальным образом разделывался с либеральным британским гуманизмом и парламентаризмом. Эта книга, с ее иронически-уничижительной изобличением демократии, пацифизма, принципа самоопределения — всего того, что в соответствующих кругах Германии называлось «слюнявым гуманизмом» — была почти сразу же переложена на немецкий язык (одним «фёлькише» издательством) под названием «Verlorene Herrschafb (1924). Предисловие к немецкому изданию этой книги написал учитель Рудольфа Гесса и наставник Адольфа Гитлера, профессор Карл Хаусхофер. В предисловии Хаусхофер проводил параллели (в духе Вагнера) между ситуацией, описанной в книге Картхилла, и Валгаллой: «как если бы Вотан, под победными рунами которого некогда выступали англосаксы, в последний час Валгаллы еще вынужден был председательствовать на конгрессе пацифистов… и уже… видел трепетанье первых огоньков мирового пожара».
Сам Картхилл был сторонником государственного террора и подтверждал его эффективность. Он заявлял, что опроверг мнение, будто «[на штыках]… нельзя сидеть [по крайней мере долго])». Ведь «если штыков достаточно и они так хорошо воткнуты в тело жертвы, что она не будет извиваться, если размещение этих штыков проведено в определенном и искусном плане, то при их помощи можно соорудить… нечто вроде лесов, на которых… можно водрузить довольно устойчивый консульский… трон».
Больше всего огорчало Картхилла то, что из английской культуры не удалось исключить либеральные идеи, противоречившие деспотизму и бюрократической гегемонии, идеи, «пригодные для гуманистической… и подрывной агитации — под маской демократии».
Теперь для существующего положения оставалась лишь одна защита — «инстинкт». «Предрассудки, основанные не на разуме, а на инстинкте… имеют глубокие корни и… вероятно, являются здоровыми», — заявлял Картхилл. Он, как после него Гитлер, считал, что инстинктивное не может быть опровергнуто разумом.
Перед лицом опасных сил — «тлетворного влияния либералов, сентиментальных гуманистов, интеллектуалов, лишенных инстинкта», — Картхилл настоятельно рекомендовал
Картхил предлагал массовое административное убийство в качестве вполне политического выхода из сложившейся ситуации. Уже через семнадцать лет аналогичный «аргумент» был применен Гитлером в отношении русских:
Освальд Мосли, создавший Британский союз фашистов, пользовался благосклонностью властей. Они рассматривали этот союз как патриотическую организацию, а после 1935 г. вообще перестали рассматривать фашистское движение как угрозу.