Вождь окасов

Подойдя к ним, он поклонился с чрезвычайной вежливостью и, скрестив руки на груди, ждал, чтобы они заговорили.

– Кабальеро, – сказал дон Панчо с принужденной улыбкой, – здесь очень жарко, а вы видите, что я ранен; не угодно ли вам следовать за нами, в лагерь и сейчас? Вам нечего бояться.

– Милостивый государь, – надменно отвечал молодой человек, – я ничего не боюсь; мой теперешний поступок может служить вам доказательством... я пойду за вами куда Вам угодно.

Бустаменте наклонился в знак благодарности.

– Пойдемте, – сказал он.

– Идите, я следую за вами.

Луи и его спутники направились тогда к лагерю, куда их впускали одного за другим по доске, переброшенной через ров.

«Гм! – подумал француз, – у этих людей прескверные лица; мне кажется, что я добровольно влез в волчью пасть».

Бустаменте, в эту минуту смотревший на молодого человека, казалось, угадал его мысль, потому что остановился в ту минуту, как поставил ногу на доску, и сказал ему:

– Милостивый государь, если вы боитесь, вы можете вернуться назад.

Молодой человек задрожал; лоб его покрылся краской стыда и гнева.

– Генерал, – отвечал он надменно, – вы дали мне ваше слово; притом, вы верно не знаете еще одного?

– Что же это такое?

– А то, что я француз.

– Это значит?..

– Это значит, что я никогда не трушу; итак, не угодно ли вам пройти, чтобы я мог пройти после вас; или пропустите меня, если предпочитаете.

Бустаменте взглянул на Луи с удивлением, почти с восторгом, потом вдруг сказал:

– Вашу руку – вы храбрец; не я буду виноват, клянусь вам, если вы вернетесь, не будучи довольны нашим свиданием.

– Это ваше дело, – отвечал молодой человек, вкладывая свою белую, тонкую и аристократическую руку в руку Бустаменте.

Оба индейца бесстрастно ждали конца этого разговора. Ароканы хорошие судьи в мужестве; для них это качество первое из всех, поэтому они уважают его даже и у неприятеля.

Луи и его провожатые, молча, шли несколько минут по лагерю и наконец подошли к хижине, которая была значительно больше других. При входе в нее был воткнут в землю пучок длинных копий с красными значками: он показывал, что это была хижина вождя.

В ней совершенно не было никакой мебели: бычьи черепа, разбросанные там и сям, служили стульями. В углу, на груде сухих листьев, покрытых попонами и плащами, лежала женщина, голова которой была обернута компрессами.

Эта женщина была донна Мария. Она, казалось, спала. Однако ж, при шуме шагов вошедших вождей взор ее заблестел в полумраке хижины и показал, что она не спит.

Все сели. Бустаменте размышлял с минуту, потом поднял глаза на графа и сказал резким голосом:

– На каких условиях желаете вы сдаться?

– Извините, – отвечал молодой человек, – мы не соглашаемся сдаться ни на каких условиях; вы должны сделать нам благородные предложения, а это другое дело; я жду, чтобы вы изложили их.

Глубокое молчание последовало за этими словами.

ГЛАВА LXI Посланный

Жоан был молодой человек лет тридцати, смелый, отважный, не боявшийся никакой опасности и притом одаренный тем глубоким и холодным лукавством, которое отличает его соплеменников. До своего отъезда еще он взвесил все детали данного ему поручения. Он не скрывал от себя, что оно было очень затруднительно и что если ему удастся избегнуть бесчисленных засад, расставленных у него под ногами, то уже одно это можно будет назвать чудом.

Однако все затруднения, предстоящие ему, нисколько его не пугали. Он охотно взялся за дело, потому что находил таким образом возможность сыграть злую шутку с Антинагюэлем, – которого, сказать правду, терпеть не мог, сам не зная почему, – и кроме того спасти Курумиллу, которому был обязан жизнью.

Все дело заключалось в том, чтобы пробраться не будучи убитым сквозь ряд часовых, которые без сомнения окружали оставленную испанцами позицию. Он на минуту притаился в высокой траве, размышляя, какой ему употребить способ, чтобы выбраться здравым и невредимым.

Вероятно этот способ скоро был придуман, потому что Жоан вдруг бросился бежать. Удостоверившись, что он один, он развернул свой аркан и привязал конец его к кусту. На этот куст повесил он свою шляпу, так чтобы она не упала, потом потихоньку удалился, все развертывая аркан. Дойдя до конца аркана, он начал дергать его осторожно, заставляя таким образом куст качаться слегка.

Это движение почти тотчас же было замечено часовыми, которые бросились к кусту и, увидев верхушку шляпы, выстрелили. Жоан между тем пустился бежать с легкостью серны, смеясь, как сумасшедший, над тем, как будут досадовать часовые, когда узнают, во что стреляли. Впрочем, он принял все возможные меры предосторожности, так что был уже далеко, прежде чем ароканы поняли, что произошло.

По обыкновенной дороге от ущелья до деревни Сан-Мигуэль было далеко, так что если бы Жоан захотел идти этим путем, ему пришлось бы сделать пятнадцать миль. Но Жоан был индеец: он пошел прямо.