Вождь окасов

Произнеся эти последние слова, донна Мария встала, высоко подняв голову, со сверкавшим взором и подняв руку; в ее наружности было что-то роковое и страшное, испугавшее даже индейца, столь недоступного душевным движениям.

– Ступайте! – прибавила Красавица повелительным тоном. – Прежде чем эта женщина уедет, я хочу увидеть ее один только раз и поговорить с нею несколько минут. По крайней мере, она должна узнать меня... Приведите ее ко мне.

Индеец вышел, не отвечая. Столь прелестная и столь жестокая, донна Мария пугала его, внушала ему ужас. Донна Розарио, услышав страшный приговор, так холодно произнесенный против нее, упала почти без чувств на пол.

ГЛАВА XXXIV Лицом к лицу

Дверь той комнаты, в которой была заперта донна Розарио, вдруг растворилась, и индейский вождь показался при входе; он держал в руке грубую глиняную лампу, пламя которой, хотя очень слабое, позволяло различить предметы. Этот человек опять надел шляпу, и ее широкие поля скрывали черты его.

– Пойдемте, – грубо сказал он молодой девушке.

Донна Розарио, видя бесполезность сопротивления, которое могло быть опасно для нее среди окружавших ее разбойников, покорно склонила голову и молча последовала за своим проводником.

Донна Мария снова уселась в кресло; скрестив руки и опустив голову на грудь, она погрузилась в мрачные размышления. При легком шуме шагов молодой девушки она выпрямилась; молния ненависти сверкнула в ее глазах, движением руки приказала она индейцу удалиться.

Обе женщины с жадностью рассматривали друг друга; взгляды их встретились. Мертвое безмолвие царствовало в комнате; время от времени ветер врывался со зловещим стоном в щели дверей, потрясал старую хижину до самого основания и колебал пламя единственной свечки.

После довольно продолжительного времени, Красавица с тем умением, которым обладают женщины в такой высокой степени, разобрала одну по одной неисчислимые красоты восхитительного создания, которое, трепеща, стояло перед нею, и, побежденная очевидностью, заговорила глухим голосом, как бы говоря сама с собою:

– Да, она хороша; она имеет все, что может сделать ее восхитительной; ее достаточно увидеть раз, чтобы полюбить... Ну, эта красота, которая до сих пор составляла ее радость и гордость, скоро поблекнет от горя... Я хочу, чтобы, прежде чем пройдет год, она сделалась предметом презрения и жалости для всех. О! – прибавила она громким голосом. – Наконец-то мщение в моих руках.

– Что я вам сделала? За что вы меня так ненавидите? – сказала молодая девушка голосом, звук которого растрогал бы и тигра.

– Что ты мне сделала, бессмысленная тварь? – вскричала донна Мария. – Что ты мне сделала? Правда, ты ничего мне не сделала! – прибавила она с хриплым смехом.

– Увы! Я вас не знаю, и сегодня в первый раз вижу вас; я бедная девушка; жизнь моя до сих пор протекала в уединении; могла ли я оскорбить вас?

Донна Мария смотрела на нее с минуту с неизъяснимым выражением.

– Да, признаюсь, – отвечала она, – ты ничего мне не сделала! И лично, как ты сейчас сказала, мне не в чем упрекать тебя; но разве ты не понимаешь, что, заставляя тебя страдать, я мщу ему?

– Я не понимаю, что вы хотите сказать? – возразила молодая девушка простодушно.

– Безумная, ты играешь с львицей, готовой растерзать тебя; не выказывай более неведения, которым меня не обманешь; если ты еще не угадала моего имени, я скажу тебе его: я донна Мария... меня прозвали Красавицей, понимаешь ли теперь?

– Совсем не понимаю, – отвечала донна Розарио чистосердечным тоном, который невольно поколебал ее мучительницу, – я никогда не слышала вашего имени.

– Неужели это правда? – спросила донна Мария с сомнением.

– Клянусь вам.

Красавица начала ходить большими шагами по комнате. Донна Розарио, все более и более удивляясь, украдкой смотрела на эту женщину, не будучи в состоянии отдать себе отчета в волнении, которое она испытывала в ее присутствии и при звуках ее голоса; это была не боязнь, еще менее радость, но какая-то непонятная смесь грусти, жалости и ужаса. Какое-то необъяснимое чувство привлекало ее к той, гнусные намерения которой не были уже для нее тайной и которой она по всему должна была опасаться. Странная симпатия! То, что донна Розарио чувствовала к Красавице, Красавица чувствовала к донне Розарио; напрасно призывала она на помощь все оскорбления, в каких могла упрекнуть человека, которого хотела поразить; в самых тайных изгибах ее сердца, голос, все более и более сильный, говорил ей в пользу той, которую она приготовлялась принести в жертву своей ненависти; чем более старалась она преодолеть чувство, в котором не могла дать себе отчета, тем более чувствовала, что ее усилия были бесполезны; словом, она готова была растрогаться.

– О! – шептала она с бешенством. – Что происходит со мной, неужели я растрогалась?