Вожделеющее семя

— новая забота на весь день — и мысли обо всем этом в солдатских головах.

И вдруг однажды, в сонное послеобеденное время, наверху раздался гудок, а откуда-то, очень издалека, послышался ответный гудок. Потом стало слышно, как долго с грохотом разматывается якорная цепь, а из громкоговорителей раздался голос корабельного старшины: «Высадка в семнадцать ноль— ноль, чай в шестнадцать ноль-ноль, построение в шестнадцать тридцать».

— Вы слышите этот странный звук? — спросил сержант Лайтбоди, усиленно скашивая глаза в направлении своего настороженного левого уха.

— Пушки?

— Во всяком случае, звук похож.

— Да.

В голове Тристрама, возникнув неизвестно откуда, зазвучали слова старинной песни: «Нас лупили под Лузом, а вы пили от пуза, а то пили вы от пуза, о чем не слышали под Лузом…» Где этот Луз и что они там делали? «Верните меня в старую добрую Блайти, посадите на поезд до…» («Блайти» — это ранение, обеспечивающее отправку на родину, не так ли? Такая рана была сияющей мечтой, как и Англия, поэтому слова «Англия» и «тяжелая рана» стали синонимами. Как трагична человеческая судьба!) С тоскливой монотонностью солдаты его взвода повторяли сентиментальный припев:

Будем мы вместе Навсегда, Не уйду я больше Никогда

Тристрам все жевал и жевал и никак не мог разжевать сухую булочку с тмином, которую им выдали к чаю: ему приходилось чуть ли не пальцем проталкивать кусочки булочки в желудок.

Напившись чаю, Тристрам надел шинель с рядом металлических пуговиц на груди, неглубокую стальную каску, похожую на перевернутую ванночку, в каких купаются птицы, и приобрел вид человечка с детского рисунка. Потом он взвалил на спину ранец, закинул на плечо полевую сумку, пристегнул подсумки и сухо щелкнул затвором пистолета. Скоро — образцовый солдат — он был готов предстать перед своим взводом и мистером Доллимором.

Войдя в столовую, Тристрам сразу же увидел мистера Доллимора, который уже был там и, обращаясь к солдатам, говорил: — Мы очень любим нашу добрую старую Англию. Всё для нее сделаем, что можем, так, ребята?

Его глаза сияли за стеклами очков, лоб был влажным, как стальная переборка. Смущенные солдаты отводили глаза. Тристрам вдруг понял, что очень их любит.

В трюм ворвался холодный морской воздух: открыли люки. Из громкоговорителей послышался равнодушный голос корабельного старшины, который начал объявлять порядок высадки. У Тристрама было время не спеша выбраться на палубу.

Темнота, редкие огоньки, леера, тросы, плюющиеся матросы в свитерах, обжигающий холод. На берегу — треск и глухие удары, вспышки разрывов.

— Где мы? — спросил Тристрам матроса с плоским лицом.

Матрос покрутил головой и сообщил, что не говорит по— английски: — Инго хуа, во бу дун.

«Китаец», — подумал Тристрам. Морской ветер шипел и свистел, это был язык чужого моря. «Чужого ли?» — задумался он.

Солдаты, взвод за взводом, быстро перебирая ногами в тяжелых ботинках, спускались по крутым сходням. Темный причал вонял мазутом. Фонарей было очень мало, словно было введено затемнение, но какое-то не совсем настоящее.

Офицеры-транспортники сновали взад и вперед, размахивая планшетками. Служащие военной полиции неторопливо прогуливались парами. Майор-штабник с красными петлицами и деланным акцентом аристократа орал на солдат, как погонщик скота, и подравнивал свой фланг с помощью плетеного кожаного стека. Мистер Доллимор, вместе с другими младшими офицерами, был вызван на короткое совещание неподалеку от какого-то сарая. В глубине суши слышались залпы тяжелых орудий и визг снарядов, виднелись огненные вспышки — в общем, все, как в кино про войну. Незнакомый капитан с торчащими, как У жука, усами, сильно жестикулируя, что-то объяснял мистеру Доллимору и его товарищам, которые стояли, разинув рот. «А где же капитаны из нашей бригады? — Тристрам с беспокойством заметил, что среди офицеров их части нет ни одного званием выше лейтенанта. — Так-так. Значит, капитан Беренс просто сопровождал свою роту до корабля; значит, пушечное мясо — это от лейтенанта и ниже…» Мистер Доллимор вернулся назад и, запыхаясь, сообщил, что им предстоит совершить марш до базового лагеря, который находится в миле отсюда. Взвод за взводом батальон тронулся в путь, ведомый незнакомым капитаном. Солдаты тихо запели, прислушиваясь к ночи:

Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной.

Был безлунный вечер. Вспышки подсвечивали странные силуэты изуродованных деревьев по обе стороны шоссе. Кругом расстилалось пустынное, без единого деревенского дома, поле. Неожиданно капрал Хейзкелл сказал: — Я это место знаю. Клянусь. Есть тут что-то такое в воздухе… мягкое. Это Кэрри. Или Клэр. Или Голуэй. Я до войны объездил все западное побережье, — объяснил он почти извиняющимся тоном.

— Купить-продать, понимаете. Я эту часть Ирландии как свои пять пальцев знаю. Такая, знаете, дождливая мягкость здесь.. . Значит, это мы с Маками идем воевать… Ну-ну. Дерутся они, как дьяволы. И никакие комплексы их не мучают. Отрежут вам башку и набьют опилками.