Вожделение бездны

Чувствуя волну, которой даже имени нет, ярость, белее снега зимой, Кутузов задохнулся. Видимо, рановато выпустила его Аня. Надо было дать профессору ещё полежать, отомлеться на журнальном столике под пирамидой, поплакать у подножия своей возлюбленной. "Как она там? - вдруг встрепенулся он. И неясно, где дом, в котором он безалаберно бросил всё своё богатство, свою сущность, свою любовь. - А вдруг Аня опоздает? Да где же я?"

Люди шли, шли, у всех оказались и лица, и пальто, и никто не хотел читать Библию. С ума все посходили! А президенты?.. Столько разговоров, такая обширная научная литература, небесный пафос, "библейская тема в романах имярека" в горах диссертаций! О, твари дрожащие! - затрясся гневом Кутузов.

Толкнув кого-то и не заметив, он услышал:

- Простите, пожалуйста, у вас нет носового платочка?

- Нет, - бросил Кутузов, продолжая движение, но вопрос перепоставили иначе:

- А у вас нет бутылочки с водой?

От бутылочки, вздрогнув, Кутузов чебурахнулся в мир невинных людей, обернулся и увидел мальчика лет восьми с разбитым носиком. Текла кровь, а смущённый ребёнок явно хотел, чтоб она перестала течь, плащик испачкает. Вот, уже испачкала.

Вид крови для любого мужчины - шок, но иногда и положительный. Кутузов опомнился:

- Что с тобой? Кто тебя?

- Вы… Случайно. Простите меня, я сам попался вам под руку. Платочка нет?

Кутузов пошарил по карманам, оглянулся, увидел вывеску "Аптека" и потащил туда малыша. Тот пошёл покорно, только носик поднял и голову запрокинул.

В аптеке все сразу всё разглядели, выбили чек на вату и салфетки, но денег у Кутузова с собой не было, и он машинально протянул в кассу Библию, искренне полагая, что тут наверняка сработает.

- Папаша, я ведь кассу вечером налом сдаю! - усмехнулась кассирша, подумав, дядя шутит.

- У меня нет денег, возьмите книгу, она хорошая, коллекционная…

- Да и без вас читала, хорошая, как же! Эй, Мань, тебе опиума не надо? У тебя вроде сынок ударился в это дело…

"У Мани есть сынок, и тоже ударился", - сочувственно подумал Кутузов.

Уборщица Маня приостановила свой труд, побрела в сторону кассы, но ей наперерез рванул бритоголовый - откуда они только берутся в неожиданных местах! - с короткой шеей и недвусмысленными бицепсами:

- Что, мать, совсем уже? Думаешь, если в аптеке пашешь, можно сынку и травку, и

герыч, мож, ты сюда устроилась тырить?! А ты, - зыркнул он на кассиршу, - сейчас ребят позову, они поговорят и с её сынком, и с тобой, курва…

Короткую немую сцену, пока и Маня, и кассирша глотали воздух, счастливым образом прервал ребёнок. Отринув и беспокойство, и платочковый стиль, он степенно подошёл к скинхеду и внятно изложил:

- Ты, дяденька, идиот. Опиум упомянут в значении религия, а у моего старшего товарища с собой Библия. Я тебе покажу, как время моё тратить и кровь! Разговорился тут…

Обнаружив себя товарищем пострадавшего, Кутузов обмяк, но не без удовольствия досмотрел, как малыш прицыкнул, притопнул и практически выгнал чрезмерно бдительного посетителя из аптеки - без покупки.

Тётки, оправившись, расхохотались, подарили ребёнку всё за свой счёт, а Библию велели Кутузову домой нести.

На улице профессор неловко потрепал мальчика по плечу и на всякий случай спросил имя. Мальчик охотно ответил, что вряд ли Кутузов его запомнит, ведь такой рассеянный.

- Почему? - изумился Кутузов, хотя вряд ли стоило так уж изумляться.

- Видите ли, я всех вижу насквозь. Слышали про детей индиго?

- Кажется, да, или не кажется… Не знаю, - честно сказал профессор. - Вроде мумбо-юмбо?

- Нет, - хладнокровно сказал мальчик. - Но ещё услышите. Если доживёте…

- До чего? До чего я доживу?! - оживился Кутузов, но мальчик уже ушёл. И как же удалось ему так быстро исчезнуть, непонятно.

Кутузов устал, и тягуче, колко заболели ноги, особенно ступни. Помимо воли

память выбросила суеверный шёпот жены: "Когда болят ноги, значит, не туда идёшь".

Тьфу, пропасть… Он всегда смеялся над её верованиями в болезни-не-туда-идёшь-не-там-сидишь-не-то-читаешь и прочая. А тут вылезло!

Ноги ныли все сильнее, горели пальцы, дёргало в пятках. Ботинки были отличные, не тёрли, не чуялись, но дискомфорт нарастал.

Ладно, плюнул Кутузов, где в этом городе отдыхают сидя? Где скамейки нашей молодости? Протаскавшись ещё полчаса, профессор узнал: изведены скамейки под корень. Сидеть в Москве негде. А жить? Как тут жить?

Ух ты, наконец! Название: проспект Мира. Оказывается, всё это время он болтается по миру! Ну хоть что-то.

Слова, слова, их игра всегда приводила профессора в рабочее состояние; и сейчас удачно переглючило, и сам подвернулся миленький скверик, а на дорожке - белая грязная лавочка.

На неё было страшно смотреть: бумажки, пятна, следы лужиц и разводы радуги. Он брезгливо и обиженно поморщился, поскольку в ногах началась африканская агония, их дергало, жгло, давило и скручивало. И он рухнул на непрезентабельную поверхность и коротко поглядел-проверился, не видел ли кто.