Вожделенное отечество

Окаменевшая гримаса поэта-трибуна всплыла в моей памяти, когда певец с наглым индюшьим глазом и свиным подбородком, чуть только не подмигивая, загорланил на всю страну его песню "Ты только прикажи..."

Мелькали на смутном экране космонавты с мордами убийц и убийцы с улыбками космонавтов. Генерал с лицом порочного ребёнка.

А мне вспомнился стеклянный рояль, увиденный когда-то в клубе текстильной фабрики "Вымпел". Стеклянный рояль "Беккер" на стальных ажурных ножках. Сквозь прозрачные призрачные его бока, как бы пронзённые рентгеновскими лучами, пульсировали мягкие изящные молоточки, ударяя по медным струнам... Он был как странное доисторическое насекомое.

Я все думал: как он попал в фабричный клуб? У кого-то его, конечно, отняли. Кого-то при этом, возможно, подстрелили...

Ещё более интересный факт мне рассказал Юлиан Антонович Грамши. Владелец фортепьянных фабрик господин Стейнвей с наступлением нацизма переехал из Германии в США и там развернул своё дело. Когда началась война, он платил американским лётчикам хорошие деньги за дополнительные бомбовые удары по отмеченным им на карте точкам — заводам его конкурентов: Беккера, Шрёдера, Бехштейна, Циммермана. К весне 1945 года германская фортепьянная промышленность была полностью утрачена — не осталось даже чертежей. (Правда, долго ещё у нас в России славилось пианино "Красный Октябрь" — пока не кончились вывезенные из побеждённой Германии рамы, деки и механизмы клавиатур.)

УСКОРЕНИЕ

Посреди дневного киносеанса в зале вспыхивал свет в какие-то парни в штатском проверяли у публики документы — ловили злостных прогульщиков.

На улицах милицейские патрули досматривали сумки и портфели прохожих: шла борьба с несунами — расхитителями социалистической собственности.

Билет в автобусе взял — ещё арестуют, по нынешним временам.

Прочёл название остановки: улица Исаковского. (Сподобился, сукин сын.)

Мешкова говорила, что ей хочется стрелять во всех из автомата.

Такое же точно настроение было у Маринки Дергачевой в её новой квартире в кооперативе "Лебедь". Подав мне чай, она сказала:

— Можешь помешать половым членом.

На это трудно было ответить.

СОЛОМИНКА

Время от времени появлялась баба-милиционерша. Она выгоняла спекулянток из сортира.

Во всех мужских сортирах дежурили гомосексуалисты, ища своего.

"Держи меня, соломинка, держи", — эта страшная песенка Пугачёвой отвечала потребностям души и Гены Маврина, и девчонки, вошедшей в вагон метро с двумя пластинками "Как тревожен этот путь".

Женщина шла и в темноте сбила железный барьер ограждения возле "Националя" — со страшным грохотом и звоном. Кучерявый откормленный дебил шёл и весело, нескончаемо хохотал над этим.

РУБЕЖ

Ужасно отчаянье, порождённое бессмысленностью жизни.

Мне не хочется умирать, пожалуй, по инерции текущего бытия, вялотекущего бытия, где быта нет, но нет и событий, а есть печальная несбытость начал.

Я вступил в первый год моей счастливой старости, вторую половину жизни, стараясь не делать ошибок и не совершать грехов, заниматься творчеством и благодарить Бога за Его великодушие и щедрость, помощь и заступление свыше. Младенчество моей начинающейся старости, поры плодов, срединный рубеж жизни — 35 лет, смерть отца, венчающая детство.

Все — в сердце. Здесь главное.

Без Бога мы все безотцовщина, душа ощущает своё сиротство.

Не думал я, обладавший неуклонным и неискоренимым оптимизмом во всех обстоятельствах жизни, что мной овладеет безысходность.

Всюду, во всех лицах и глазах вижу я следы вырождения. Молодые дебилы — жертвы алкогольного зачатия. В глаза и нервы старших вошёл страх их отцов, разрывающий сердца, разлагающий тела саркомой.

IN THE MOOD

Когда мне плохо, мне не хочется есть, а хочется курить. Говорят, что так умер Зощенко: закрылся в пустой комнате, ничего не ел и курил, пока не умер. Это было после газетной травли.

В семидесятых годах вышла "Повесть о разуме", где перед нами предстал новый, неожиданный Зощенко, обнажилась его нежная, нервная, утончённая душа, которую он умело прятал за масками обывательских монологов.

Блок умер от скуки при социализме. Ему не надо было служить в учреждении, а он начал делать это ещё до Октября — в комиссии по расследованию деяний царской охранки. Канцелярщина съела его, он не мог писать стихи. Что такое совучреждение для поэта — показала Цветаева в прозе "Мои службы". Мне жалко и Маяковского, который истёр себя до рукоятки о точильный камень коммунизма. Мандельштам погиб, когда вступил в тяжбу с Союзом писателей, — погиб задолго до своей физической гибели. Нельзя ходить на совет нечестивых и садиться на одну скамью с губителями. Когда к человеку невозможно придраться, его уничтожают просто так, на всякий случай.

Надо держаться, не поддаваться унынию текущей жизни, не слушать, не читать, не отвечать, попытаться, несмотря ни на что, делать своё дело, держа, сохраняя баланс, пока мир не перевернулся.