Вожди и оборотни

В последнем слове перед уходом суда в совещательную комнату для обсуждения вопроса о виновности или невиновности Иззатов сказал, что его оклеветали и опозорили перед сослуживцами и семьей. Больно осознавать, что после двадцатипятилетней безупречной службы он должен сидеть на скамье подсудимых в роли преступника. Обращаясь к суду, заявил: «… Хочу, чтобы суд знал, что в моей груди бьется сердце честного человека».

Однако суд не разобрался объективно в материалах следствия, допустил тяжелейшую ошибку, на исправление которой потребовалось семь лет. Семь лет следственных изоляторов, колоний, пересыльных этапов, семь лет слез жены, детей, и мучительных ожиданий.

Я часто задаю сам себе вопрос, а мог ли суд при внешне благополучных материалах следствия распознать следственный произвол. И твердо прихожу к выводу: «Да, мог». Прояви он больше самостоятельности, поисследуй подольше и повнимательнее маленькие неувязки, маленькие нестыковки, не пойди слепо по представленному обвинительному заключению. Не сделал этого суд, а по каким причинам — это уже отдельный разговор.

Жизнь Иззатова с детских лет складывалась трудно. В четыре года он потерял отца, который погиб на фронте. У матери осталось четверо малолетних детей. В 1944 году его семья турецкой национальности по воле Берии была выселена из Грузии, из родных мест, в Узбекистан. В кишлаке, где их поселили, жили только узбеки, людей других национальностей не было. Изучили узбекский язык, который стал также родным.

С десятилетнего возраста Видадил начал свою трудовую деятельность, одновременно учился. Окончил десять классов, потом служба в армии, освоение целинных земель в Казахстане. После демобилизации был направлен на работу в органы внутренних дел. Начал ее рядовым и вырос до майора, командира дивизиона. Получил высшее юридическое образование. За добросовестную службу неоднократно награждался медалями, почетными грамотами и премиями.

Вырастил троих детей. На момент ареста сын учился на юрфаке в Ташкентском госуниверситете, а старшая дочь — в технологическом институте. Младшая ходила в шестой класс.

Черным днем в своей жизни Иззатов называет встречу с Гдляном. Она перечеркнула все его семейное и служебное благополучие.

Он вспоминает, что Берия в свое время выселил его семью из Грузии. После долгих лет ему снова пришлось покидать новые родные места, ехать в Сибирь, но уже по злой воле Гдляна. Начало долгой и жестокой дороге положила первая встреча со следователем.

Я не случайно остановился на Иззатове, хотя его трагедия схожа с десятками исковерканных судеб людей, прошедших адскую методику следствия Гдляна. В связи с делом Иззатова я вспоминаю выступление известного народного депутата СССР А. А. Собчака на сессии Верховного Совета при обсуждении представления Генерального прокурора А. Я. Сухарева о даче согласия на привлечение Гдляна и Иванова к уголовной ответственности. Тогда Собчак взял их под защиту. Как всегда его выступление было эмоциональным, речь он произносил с большим пафосом. Обычно она начиналась со слов: «как юрист». Или эти слова произносились перед тем, как он делал заключительные аккорды. За многолетнюю работу в академическом институте профессор Собчак действительно отточил свой слог, научился владеть аудиторией, поэтому его выступления внешне выглядели убедительно. Но только внешне.

Мы же, юристы-практики, нередко поражались его юридической безграмотности, причудливым правовым каламбурам. Пожалуй, лишь два из пяти его выступлений попадали в точку. Однако сам Собчак ничуть не смущался произнесенных нелепиц.

Вот и на сессии Верховного Совета 1 7 апреля он изрек: «Если нам говорят о том, что в результате применения незаконных методов следствия выбивались показания, то необходимо было (и Генеральный прокурор имеет на это право) принести протесты по всем судебным приговорам, вынесенным по делам, расследованным этой следственной группой, добиться отмены этих приговоров, а затем уже приходить в Верховный суд с соответствующими обвинениями».

Трудно понять, чем руководствовался Собчак, когда поучал Генерального прокурора. И почему сначала мы должны «протестовать», а потом уже идти в Верховный суд. А почему бы не сделать это одновременно? И вообще, кто установил обязательность собчаковского порядка? Вряд ли профессор ответит на эти вопросы.

Однако, так уж получилось, по делу Иззатова приговор отменен по прокурорскому протесту и до предъявления обвинения нарушителям законности. Казалось, если следовать Собчаку, дорога для нас стала открытой. Но не тут-то было. На ней появились еще большие заторы, и не по нашей вине. Не по нашей вине издевательства над Иззатовым, его муки и муки его семьи остались без отмщения, хотя произвол торжествовал семь лет.