Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Эти слова, сказанные отнюдь не для хвалебных преувеличений, наоборот, цель Сталина была прямо противоположная: он хотел своей статьей «предостеречь» против преувеличения роли Троцкого (для этого, собственно, статья и была написана), эти слова звучат сейчас совершенно невероятно — именно в устах Сталина. Но тогда нельзя было иначе сказать! Давно отмечено, что правдивый человек имеет то преимущество, что даже при плохой памяти не противоречит себе, а нелояльный, недобросовестный, неправдивый человек должен всегда помнить то, что говорил в прошлом, дабы не осрамиться.

15. Т. Сталин, при помощи Ярославских, пытается построить новую историю организации Октябрьского переворота, ссылаясь на создание при ЦК «практического центра по организационному руководству восстанием», в который-де не входил Троцкий. В эту комиссию не входил и Ленин. Уже один этот факт показывает, что комиссия могла иметь только организационно-подчиненное значение. Никакой самостоятельной роли эта комиссия не играла. Легенда об этой комиссии строится ныне только потому, что в нее входил Сталин. Вот состав этой комиссии: «Свердлов, Сталин, Дзержинский, Бубнов, Урицкий». Как ни противно копаться в мусоре, но позвольте мне, как довольно близкому участнику и свидетелю событий того времени, показать следующее. Роль Ленина не нуждается, конечно, в пояснениях. Со Свердловым я встречался тогда очень часто, обращался к нему за советами и за поддержкой людьми. Т. Каменев, который, как известно, занимал тогда особую позицию, неправильность которой признана им самим давно, принимал, однако, активнейшее участие в событиях переворота. Решающую ночь с 25-го на 26-е мы провели вдвоем с Каменевым в помещении Военно-революционного комитета, отвечая на телефонные запросы и отдавая распоряжения. Но при всем напряжении памяти я совершенно не могу ответить себе на вопрос, в чем, собственно, состояла в те решающие дни роль Сталина? Ни разу мне не пришлось обратиться к нему за советом или содействием. Никакой инициативы он не проявлял. Ни одного самостоятельного предложения он не сделал. Этого не изменят никакие «историки-марксисты» новой формации».

Из статьи А. Куприна

(Писатель А. И. Куприн в 1919 г. оказался в эмиграции. Там он написал около 300 газетных статей. Одна из них — «Троцкий: характеристика» была опубликована в газете «Новая русская жизнь», издававшейся в Гельсингфорсе, в трех номерах, с 19 по 21 января 1920 г.

)

«Я безошибочно понял, что весь этот человек состоит исключительно из неутолимой злобы и что он всегда горит ничем не угасимой жаждой крови. Может быть, в нем есть и кое-какие другие душевные качества: властолюбие, гордость, сладострастие и еще что-нибудь, но все они захлестнуты, подавлены, потоплены клокочущей лавой органической, бешеной злобы.

«Таким человек не может родиться, — подумал я тогда. — Это какая-то тяжкая, глубокая, исключительная и неизлечимая болезнь. Фотография вообще мало говорит. Но несомненно, что у живого Троцкого должна быть кожа на лице сухая с темно-желтоватым оттенком, а белки глаз обволочены желтой желчной слизью».

Впоследствии, из показаний людей, видевших Троцкого часто и близко, я убедился в верности моих предположений. Я не ошибся также, угадав, что ему непременно должна быть свойственна нервная привычка — теребить и ковырять нос в те минуты, когда он теряет контроль над своей внешностью. Я узнал также и то, о чем раньше не догадывался: в детстве Троцкий был подвержен, хотя и в слабой степени, эпилептическим припадкам.

Среди всех народов, во все времена существовало убеждение, что иногда отдельные люди, — правда, очень редкие, — заболевали странной, гадкой и ужасной болезнью: подкожными паразитами, которые будто бы, размножаясь в теле больного и прорывая себе внутренние ходы между его мясом и внешними покровами, причиняют ему вечный нестерпимый зуд, доводящий его до исступления, до бешенства. Молва всегда охотно приписывала эту омерзительную болезнь самым жестоким, самым прославленным за свою свирепость историческим тиранам. Так, по преданию, ею страдали — Дионисий Сиракузский, Нерон, Диоклетиан, Атилла, Филипп II, у нас Иоанн Грозный, Шешковский, Аракчеев и Муравьев-Виленский. У Некрасова в одном из его последних полуфельетонных стихотворений мне помнится одна строчка, относящаяся к памяти близких ему по времени устрашителей:

… Их заели подкожные вши.