Возлюби ближнего своего

Буквально в эти же дни, случайно в троллейбусе познакомился с одним гравёром. На вид — простым работягой и любителем выпить, но говорил он так, как имеющий право. Через несколько дней я был у него в мастерской, в подвале жилого дома. И помню его серия гравюр на тему войны, и особенно одну из них: сперва далеко в углу ты видишь приближающиеся к тебе точки, в которых начинают угадываться мухи. Мухи становятся больше, и ты уже видишь, что это вовсе не мухи, а бомбардировщики, из которых сыплются бомбы. Внизу на земле люди, они ещё ничего не знают и радуются жизни. А на их головы уже сброшены бомбы.

Прощаясь, он сказал: — Хочу, чтобы люди, смотря на мои работы, думали о чём-то ещё, кроме колбасы. Искусство обязано тревожить совесть.

В назначенный час в храм вошёл молодой человек, небольшого роста, с головой, остриженной наголо. Было заметно, что он пластичен и легко владеет телом. — Вадик, — представился молодой человек. — Действительно, «Вадик», на большее не тянет, — подумал я, — неужели в стриптиз берут таких малышей? Он же ниже меня.

Вадик, зная, что я в курсе их с тёткой споров, сразу перешёл к главному: — Батюшка, я не считаю, что то, чем занимаюсь хуже того, чем занимается наша эстрада и телевидение. Стриптиз — это такой же творческий процесс, как и всё остальное. Вот я, например, работаю в бригаде и на фоне ребят здоровенных качков. Конечно, с виду я мал и неказист, зато изобретателен и умён. Мне удалось определиться со своим собственным амплуа, я в бригаде наподобие клоуна. Когда я раздеваюсь, и вот уже остаются последние детали, вдруг при общем напряжённом ожидании у меня на причинном месте выскакивает слоник с хоботком.

— Слоник! — отзываюсь я неожиданно, — а какого цвета? — Зелёного, — отвечает Вадик. — Зелёного, это хорошо, радостно. — В том-то и дело, люди смеются, у них улучшается настроение. Или я поворачиваюсь к ним задом, а у меня там какая-нибудь хохма написана, при свете её не прочтешь, а когда он гаснет, так сразу и взрыв смеха. Заставить людей смеяться — это нелегко, а у меня получается, многие признают, что я талантлив.

Я слушал его и думал, когда-то гений Чюрлёниса вступил в конфликт с жестокой действительностью и гений сошёл с ума. А сегодня уже действительность, вступила в конфликт с нашей логикой. И уже мир, в свою очередь, не устоял и подвинулся рассудком. Как же мне, убедить тебя, талантливого музыканта, что путь, которым ты идёшь, это не тот путь, которым стоит идти, даже если за него тебе платят неплохие деньги.

И вдруг неожиданно для себя стал рассказывать ему, как мы ездили с Ломом в Каунас, чтобы нарисовать лучника, про пьянчужку гравёра, уверенного в том, что подлинное искусство должно будить человеческую совесть, и вести к Небу.

— Вадим, ты художник, в тебе Божий дар, тебе и творить, но и отвечать за свой талант ты будешь перед Богом. Я обычный смертный и не в праве тебе что-то советовать, но мне бы очень хотелось, чтобы слова того гравёра стали и для тебя жизненным камертоном. Жизнь, Вадим, пройдёт быстро и незаметно, а тебе ещё нужно успеть написать своего «лучника».

Где-то месяц спустя после того разговора Вадим заехал ко мне поделиться радостью. Неожиданно одна известная рок группа пригласила его работать над музыкой для их нового альбома.

С тех пор мы с ним больше не встречались.

Прощёное воскресенье (ЖЖ-01.03.09)

У меня есть хороший товарищ, он такой же священник, как и я. В семье у них было трое братьев, а воспитывала их мама одна. Старший из них, потом уехал в Питер, и там погиб, несчастный случай. Младший брат спился и умер оттого, что никто ему во время не дал опохмелиться, а средний, пройдя тяжелейшим путем очищения, стал служить у престола.

Вот он мне и рассказывал. Однажды, отслужив воскресную литургию, он, пока в трапезной накрывали обед, сел в кресло и, как говорит, немного задремал. Видит, стоит перед ним его младший брат. Батюшка в тот момент ещё ничего не знал о его смерти. А накануне, тот у себя на родине зашел в кафе, попросил ему налить, а заплатить было нечем. Ему отказали, он сел на стул, и здесь же в кафе умер, ему было всего 26 лет.

Так вот, младший брат спрашивает: «Брат, что со мной происходит? Я не могу ни с кем заговорить. Меня никто не видит, не слышит, дотрагиваюсь до людей, а они не чувствуют. Я все время один. Что со мной, брат»? Я его в ответ спрашиваю, говорит батюшка: «А ты часом не помер»? «Помер? А что же мне тогда делать»? недоумевает младший брат, «идти на кладбище»? «Нет, иди пока домой».

«Я очнулся», продолжал батюшка, «или лучше сказать, пришел в себя, это не было сном в полном понимании, скорее какая-то полудрёма. Немедленно связался с матерью, и та подтвердила, что в то воскресенье был уже девятый день со дня смерти младшего брата». Сама, будучи женщиной неверующей, она не стала тревожить сына священника, расстраивать его.

«Ты подумай», говорил он мне, «брат девять дней не понимал, что умер. И там никому до него не было дела, он никому не был нужен».