Возлюби ближнего своего

К своему стыду до того дня я совсем не слышал этого имени и не знал, о ком идёт речь. А уже став священником, познакомился со многими людьми, непосредственно знавшими Сергея Иосифовича. Уже никого из них нет в живых, а я, прочитав многое из наследия писателя-исповедника, сегодня так жалею, что не успел поговорить с ними по душам, поподробнее расспросить о Фуделе.

Зато я знал этих людей, современников мученикам и исповедникам. Простые, и одновременно такие бесконечно глубокие души, они много чему у них научились. Слава Богу, мне есть, кому подражать, это так важно.

В храме мне показывали одну женщину — её, тогда ещё молодую комсомолку, специально приставили шпионить и докладывать обо всём, что делал и с кем встречался Сергей Иосифович, только кончилось это тем, что, наблюдая за семьёй Фуделей, она сама уверовала и пришла в Церковь.

Помню, у нас на клиросе подвизался пожилой пенсионер москвич. Иногда он выносил перед священником свечу, пытался подпевать нестройному старушечьему пению, читал шестопсалмие и Апостол. И не было бы мне до него никакого особого интереса, если бы однажды на праздник он не пришёл в парадном пиджаке с многочисленными церковными наградами. Чего там только не было — и медали, и ордена.

Удивляюсь:

— Николаич, да ты у нас герой! И главное молчит, никому о своих подвигах не расскажет.

В ответ он смущённо так машет рукой:

— Да какой там герой, это всё, так сказать, «за трудовую доблесть».

Оказалось, Николаевич много лет проработал столяром-краснодеревщиком на патриаршей даче в Переделкино. Был лично знаком со многими известными людьми и даже с патриархами.

— Вот этой медалью меня наградил Святейший Алексий I. Я ему такую кровать замечательную соорудил, он меня и отметил. Так и сказал: «Это, Василий Николаевич, тебе за доблестный труд». А этот орден мне пожаловал уже патриарх Пимен, и тоже за кровать, очень уж она ему понравилась. Я вообще, много чего построил. Церковь тогда наша была совсем ещё маленькая, как подходит Пасха, так по обычаю готовят наградные документы, а кого награждать-то? Вот нас — шоферов, плотников, других патриархийных работников — и отмечали. А нам всё приятно, что труд наш не остался не замеченным.

Василий Николаевич сразу после войны духовно окормлялся у, как он сам говорил, последнего Оптинского старца, а вернее сказать, у одного из последних оптинских монахов архимандрита Севастиана. В то время он находился в ссылке и жил в Караганде. Раз в два месяца из Москвы в Караганду и обратно, так и ездил юноша к старцу.

— Как-то, — вспоминал Николаевич, — много нас съехалось, Рождество, что ли, было. Вечером подхожу к отцу архимандриту и спрашиваю: «Батюшка, где благословите на ночь лечь?» А тот в шутку: «Иди, Вася, на двор, да и заройся в снегу». А для меня слово старца — закон: как он сказал, так я и сделал. Беру своё пальтишко, тряпки ещё какие-то — в углу валялись, и их под мышку. Во дворе нашёл подходящий сугроб, как медведь в нём ямку утрамбовал, тряпками теми укрылся и задремал. Вдруг слышу, зовёт меня кто-то, гляжу — бегают наши по двору, меня ищут. Они уже стали ко сну отбиваться и кто-то заметил, что меня нигде нет. Принялись искать, отец Севастиан и вспомнил, что на двор мне благословил идти: «Ищите Васятку во дворе, он где-нибудь в снегу лежит».

Рассказывает старый человек, умиляется, а я теперь, как 19 апреля наступает, читаю в календаре: память преподобного Севастиана Карагандинского исповедника, и вот он передо мной, как живой, а всё из-за Василия Николаевича, доброго человека и славного мастера-краснодеревщика.

Этой зимой скончался наш отец Иоанн, старенький кафедральный протодиакон. Полвека у алтаря прослужил. Удивительной души был человек. А как ему быть другим, если его детство прошло под немцем? Трудно сказать, к кому бы он плохо относился, и я не помню, чтобы кто-нибудь на него жаловался.

Мы не были друзьями, зато отец Иоанн знал и всегда помнил, что я его земляк. В самом начале, после рукоположения, проходил я в соборе священнический сорокоуст. Время учёбы уже подходило к концу, мне нужно было подписать характеристику у настоятеля собора и получить распределение на приход. Но, как говорится, час, в который я было сунулся к грозному отцу протоиерею, был не мой.

Завтра тезоименитство Святейшего Алексия II, владыка собирался ехать поздравлять патриарха, понятно, нужен был подарок. Заказали испечь огромную красивую просфору, а она толком не пропеклась. С чем ехать? Настроение у отца настоятеля, который и должен был обеспечить просфору, было в тот момент отвратительным, так что попал я под горячую руку и получил. Батюшка разнёс меня в пух и прах, разорвал характеристику и заявил, что придётся мне проходить ещё один сорокоуст.

Это был удар. Я понял, ничего из меня не выйдет, даже хотел немедленно собраться и возвращаться назад на железку, но сдержался и вечером пришёл на службу.

Отец Иоанн заметил, что я не в духе и тут же забеспокоился:

— Что случилось?

Я рассказал.

Батюшка тут же направился к настоятелю, и слышу: