Возлюби ближнего своего

Стоило какой-нибудь цыганке начать докладывать о порче, которую мне, по её словам, где-нибудь успели подцепить, я всякий раз отвечал приблизительно так: «Ты посмотри на меня внимательнее. Ты видишь, кто я»? Типа, «узнаёшь брата Колю»? И, если она не могла мне ничего ответить, тогда уже я, со своей стороны, делал ей предложение погадать. Тем более, что гадать им легко. «Наркотики, воровство, дальняя дорога, казённый дом».

Как-то я снова выбрался в Москву, наверное, в богословский институт на экзамены. В вагоне было почти пусто. На одной из станций к нам ввалилась целая толпа цыган, мужчин и женщин, детей не было. Общим числом, где-то около сотни. Как я потом узнал, в столице их ждал барон, на суд ехали.

Я сидел один у окошка. Рядом со мной уселось пятеро цыганок, одна средних лет, остальные совсем молоденькие девчонки. В их кампании была ещё одна такая же девица, которой из-за моего присутствия, не хватило места. Видя такую вопиющую несправедливость, она начала отпускать в мой адрес сперва колкие словечки, а потом, видя, что я не собираюсь ей уступать, перешла на брань. Бранятся цыгане легко, при этом совершенно не испытывая никакого смущения. У них, в принципе, не существует таких понятий, как «очередь», или «неудобно», «стыдно».

Что мне оставалось делать? Цыгане заполонили всё окружающее пространство, остальные пассажиры предпочли ретироваться и искать места в соседних вагонах. А мне не хотелось уступать девице, хотя и сидеть в таком окружении было неприятно. Остальная молодёжь поощряла её. Всем было интересно, сколько ей понадобится времени, чтобы заставить меня уйти.

Ладно, думаю, уйду, не до Москвы же мне эту грязь слушать, да ещё из таких невинных уст. И только решил встать, как услышал голос старшей, из, сидевших рядом. Она повернулась к той, что поносила меня, и вдруг сказала: «Замолчи, — и кивнула в мой адрес, — разве ты не видишь, что он цыган»?

Не видит, молодые этого, уже не видят, и, слава Богу, не хочется мне такого родства. Тем более, что моя прабабка, говорят, была очень красивой женщиной, а среди наших цыган я красивых людей не видел.

Став священником, мне пришлось пересечься ещё и с внутренним миром, обычаями и верованиями этих людей, о чём я хочу рассказать в дальнейшем. А пока, на днях услышал, что где-то в Англии цыганский табор топорами полицейский вертолёт порубил. Услышал и порадовался тому, что это были не мои соседи, и ещё наверно тому, что у меня нет вертолёта.

Средство Макропулоса

После долгого зимнего перерыва и такой же неприветливой затяжной весны наконец-то выглянуло солнце. Мы с матушкой выбрались в город и идем по широким мощёным тротуарам. Скоро лето, и солнце, будто извиняясь за вынужденное безделье, берёт власть в свои руки.

Всюду много молодых людей. Молодёжь радикальна и нетерпелива, ей хочется, чтобы лето наступило уже сегодня, а не через две недели, как об этом свидетельствует календарь. Наверно поэтому, а может, именно поэтому, они и стремятся сбросить с себя поднадоевшие куртки и свитера, и одеться во что-нибудь из летнего гардероба, оголяясь и подставляя истосковавшееся за зиму бледное тело ласковым солнечным лучам.

— Матушка, ты обращаешь внимание, сколько у нас красивых людей?

Моя половинка вздыхает:

— Красивых, потому что молодых, а когда приближаешься к пенсионному возрасту, увы, от красоты мало что остаётся.

Я начинаю фантазировать:

— А, представь себе, что «средство Макропулоса» вовсе не сказка, а на самом деле. Вот оно, подмешано в эту самую конфетку, — я достаю из кармана и подаю ей леденец. — У тебя есть возможность вернуться в годы твоей юности. Ты бы хотела снова стать молодой?

Она не отвечает.

— Что молчишь? Бери конфетку.

— Размышляю над твоим предложением. Сбросить лет десяток не помешало бы, чтобы голова не кружилась, и с внуками не уставать. А снова восемнадцатилетней — нет. Пускай мои годы остаются со мной. Так что, наверное, оставь себе твою волшебную конфетку. Кстати, а ты бы на такое решился?

Конечно, заманчиво снова стать молодым, прожить ещё одну жизнь, только уже в этом времени. Но принимая такое предложение, ты автоматически перечёркиваешь ценность жизни, которую прожил и продолжаешь жить. Отказываешься от всего — и от хорошего и от плохого, — ожидая от нового чего-то захватывающего и необыкновенного, но зачем? Ведь в каждом поколении есть своё неповторимое и драгоценное, чем дорожат твои современники и что отличает нас от других.

На земле одновременно сосуществуют три поколения, и каждое из них живёт, не смешиваясь одно с другим. Разумеется, мы постоянно пересекаемся друг с другом, но остаёмся теми, кто мы есть. У каждого поколения свои приоритеты, свои любимые фильмы, книги и песни. Мы живём вполне автономно, каждый сосуществуя в своём собственном временном потоке. Порой мы не понимаем наших детей, а они нас, обижаемся, разводим в недоумении руками, но терпим и примиряемся через любовь старших поколений к самому младшему, ради которого, как говорят, и живём.