Возлюби ближнего своего

— Болван! — авторитетным тоном заявил блондин кальфактору. — Глупец! Паршивый тюремный лизоблюд! — Затем он повернулся к дежурным. — То, что вы сейчас видели, — это урок современной гуманности. Ваше появление, господа резиновых дубинок, здесь излишне, понятно?

— Нет, — сказал один из дежурных.

Блондин с состраданием посмотрел на него.

— Физкультура. Гимнастика! Вольные упражнения! Ну, понятно? А это что? Наверно, наш ужин?

— Конечно, — подтвердил кальфактор. Блондин наклонился над мисками и с отвращением скривился. — Выкиньте это вон! — набросился он вдруг на кальфактора. Как вы осмелились принести сюда такое дерьмо! Помои — для сына сенатора? Вы что, хотите, чтобы вас понизили в звании? — Он посмотрел на караульных. — Я буду жаловаться! Я хочу немедленно говорить с начальником округа! Сейчас же отведите меня к начальнику полиции! Отец завтра же даст взбучку министру юстиции из-за вашего хамства.

Оба караульных уставились на него. Они не знали, как им себя вести, — грубо или осторожно. Блондин смерил их взглядом.

— Господин, — промолвил, наконец, старший осторожно, — это обычная тюремная пища.

— А разве я — в тюрьме! — Блондин был поистине оскорблен. — Я — под арестом. Разве вы не знаете различия?

— Знаем, знаем! — Теперь караульный был явно напуган. — Конечно, вы можете питаться за свой счет. Это ваше право. Если вы дадите деньги, кальфактор может вам привести гуляш.

— Наконец-то я слышу разумные слова! — Блондин немного смягчился.

— И можно еще пива…

Блондин посмотрел на караульного.

— Вы мне нравитесь! Я буду ходатайствовать за вас! Как вас зовут?

— Рудольф Еггер.

— Так держать, Рудольф Еггер! — Блондин достал из кармана деньги и дал их кальфактору. — Две порции гуляша из говядины с картофелем. Бутылку сливянки.

Караульный Рудольф Еггер раскрыл рот:

— Алкогольные напитки…

— …разрешаются, — закончил блондин. — И две бутылки пива: одну — для караульных, другую — нам.

— Большое спасибо. Целую руку, — поблагодарил Рудольф Еггер.

— Если пиво будет не свежее и не холодное, как лед, я отпилю тебе ногу, — сказал кальфактору сын сенатора. Если оно будет хорошим, сдачу оставишь себе.

Кальфактор скривился в улыбке.

— Будьте спокойны, господин граф. — Его лицо сияло. — Это же самый настоящий золотой, венский юмор!

Появилась еда. Студент пригласил Керна. Тот сначала отказывался. Он видел, как евреи с серьезным видом ели похлебку.

— Будьте предателем! Это сейчас модно, — ободрял его студент. — И, кроме того, это еда для картежников.

Керн уселся. Гуляш был отличный, а он, в конце концов, не имел паспорта и был к тому же не чистокровным евреем.

— Ваш отец знает, что вы здесь? — спросил он.

— О, боже! — студент рассмеялся. — Мой отец! У моего отца — магазин хлопчатобумажных тканей в Линце.

Керн с удивлением, посмотрел на него.

— Мой дорогой, — спокойно сказал студент. — Вы, кажется, еще не знаете, что мы живем в век обмана. Демократия сменилась демагогией. И вот — естественное следствие! Прозит!

Он откупорил сливянку и предложил стаканчик студенту в очках.

— Спасибо, я не пью, — ответил тот смущенно.

— Ну, конечно, не пьете! Мне бы следовало это знать! — Блондин выпил сам. — Вас будут вечно преследовать уже только из-за того, что вы не пьете. Ну, а как мы, Керн? Опустошим бутылку?

— Опустошим.

Они выпили сливянку и улеглись на нары. Керн думал, что ему удастся поспать, но каждую минуту просыпался. «Черт возьми, что они сделали с Рут, — думал он. — И сколько они меня здесь продержат?»

Он получил два месяца тюрьмы. Его обвинили в нанесении увечий, подстрекательстве, сопротивлении государственной власти, повторном нелегальном пребывании в стране, — он был удивлен, что ему не дали лет десять.

Он распрощался с блондином, которого в тот же день выпустили на свободу. Потом его повели вниз. Он должен был сдать свои вещи и получить тюремную одежду. Стоя под душем, он вспомнил, как был угнетен, когда ему впервые надевали наручники. Ему показалось, что это было бесконечно давно. Сейчас он решил, что тюремная одежда практичнее: она позволит ему сохранить свои вещи.

Вместе с Керном в камере сидели вор, мелкий растратчик и русский профессор из Казани, которого посадили за бродяжничество. Все четверо работали в портновской мастерской тюрьмы.

Первый вечер был тяжелым. Керн вспомнил слова Штайнера, что человек ко всему привыкает. Но, тем не менее, Керн продолжал сидеть на нарах, уставившись на стену…

— Вы говорите по-французски? — спросил вдруг профессор со своих нар.

Керн вздрогнул.

— Нет.

— Хотите учиться?

— Да. Хоть сейчас.

Профессор поднялся.

— Ведь нужно чем-нибудь заняться, правда? Иначе тебя сожрут мысли.

— Да. — Керн кивнул. — Кроме того, я найду языку хорошее применение. По выходе из тюрьмы мне, наверно, придется податься во Францию.

Они уселись рядом друг с другом в углу нижних нар. Над ними орудовал растратчик. Он держал в руках огрызок карандаша и разрисовывал стены порнографическими рисунками. Профессор был очень тощим, и тюремная одежда висела на нем, как мешок. У него была дикая рыжая бородка и детское лицо с голубыми глазами.