— Мы начнем с самого прекрасного и самого бесполезного слова в мире, — сказал он с чудесной улыбкой, но без всякой иронии. — Со слова «свобода» — «la liberte».
Керн многому научился за это время. Через три дня он уже мог разговаривать, не шевеля губами, с другими заключенными, которые шли во время прогулки впереди и позади него. В портновской мастерской он таким же образом усердно заучивал с профессором французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от французского, он получал уроки от вора, который учил его делать отмычки из проволоки и обращаться с цепными собаками. Он сообщил ему также, когда созревают все дикие фрукты, и научил незаметно проникать в стога сена, чтобы переспать ночь. Растратчик принес в тюрьму контрабандой несколько журналов «Светского мира». Кроме библии, это было единственное, что они могли читать, и они почерпнули оттуда, как одеваются во время дипломатических приемов и когда следует прикалывать к фраку красную или белую гвоздику. К сожалению, вор никак не соглашался с одним: он утверждал, что к фраку нужен черный галстук, — такое сочетание он часто видел у официантов в ресторанах.
Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, кальфактор с такой силой толкнул Керна, что тот ударился о стену.
— Будь внимательнее, ты, осел! — закричал он.
Керн хотел сделать вид, будто не мог удержаться на ногах. Проделав такой трюк, он смог бы ударить кальфактора по голени, и это выглядело бы как случайность. Но прежде чем он успел это сделать, кальфактор схватил его за рукав и шепнул:
— Заяви через час, что хочешь выйти. Скажи, что болит живот. Вперед! — закричал он потом. — Ты думаешь, тебя будут ждать?
Во время прогулки Керн размышлял: может, кальфактор собирается спровоцировать его. Они оба не выносили друг друга. Потом, беззвучно перешептываясь в портновской мастерской, он обсудил этот вопрос с вором, который считался специалистом по тюрьмам.
— Выйти ты всегда можешь, — пояснил вор. — Это твое человеческое право. За это он тебе ничего не сделает. Одни выходят реже, другие — чаще, зависит от организма. Но когда выйдешь, будь начеку!
— Хорошо. Посмотрим, что он хочет. Во всяком случае, это хоть какое-то разнообразие.
Керн заявил, что у него болит живот, и кальфактор его вывел. Он привел его к нужнику и огляделся.
— Хочешь сигарету? — спросил он.
Курить было запрещено. Керн засмеялся.
— Вот в чем дело! Нет, мой милый, этим ты меня не купишь.
— А-а, помолчи! Ты думаешь, я хочу сделать тебе гадость? Знаешь Штайнера?
Керн уставился на кальфактора.
— Нет, — сказал он потом. Он предположил, что это ловушка для Штайнера.
— Ты не знаешь Штайнера?
— Нет.
— Хорошо. Тогда слушай внимательно. Штайнер просил передать тебе, что Рут — в безопасности. Можешь не беспокоиться. Будешь освобождаться, попроси, чтоб тебя отправили в Чехословакию, а потом вернешься обратно. Ну, как, теперь знаешь его?
Керн внезапно почувствовал дрожь.
— Дать сигарету? — спросил кальфактор.
Керн кивнул. Кальфактор достал из кармана пачку «Мемфиса» и коробку спичек.
— Вот возьми! От Штайнера. Если засыплешься с ними, я тебе их не давал. Ну, а теперь садись туда и покури. Дым выпускай под стульчак. Я покараулю снаружи.
Керн уселся на стульчак. Он вынул из пачки сигарету, разломил ее пополам и закурил. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер — начеку, Он уставился на грязную стену с непристойными рисунками, и уборная показалась ему самым прекрасным местом в мире.
— Почему ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? — спросил кальфактор, когда тот вышел.
— Хочешь сигарету? — спросил Керн.
Кальфактор покачал головой. — Нет. Это исключается.
— А ты его откуда знаешь?
— Он спас меня однажды от беды. От страшной беды. Ну, пошли!
Они пошли в мастерскую. Профессор и вор взглянули на Керна. Тот кивнул и сел на свое место.
— Все в порядке? — беззвучно спросил профессор.
Керн снова кивнул.
— Тогда продолжим, — зашептал профессор в свою рыжую бородку. — Aller. Неправильный глагол. Je vais, tu vas, il…
— Нет, — возразил Керн. — Давайте возьмем сегодня другой глагол. Как будет — любить?
— Любить? «Aimer». Но это правильный глагол…
— Вот поэтому мы и возьмем его, — ответил Керн.
Профессора выпустили через четыре недели. Вора — через шесть недель; растратчика — на несколько дней позже. В последние дни он попытался склонить Керна к педерастии, но Керн был достаточно силен, чтобы держать его на расстоянии. В конце концов ему пришлось нокаутировать его прямым коротким ударом, которому научил его светловолосый студент.
Несколько дней он сидел один. Потом в камеру поместили двух новых. Он сразу признал в них эмигрантов. Одному из них было лет тридцать; другой — пожилой, молчаливый, сразу улегся на нары. Оба были в поношенных костюмах, которые — это было заметно — лишь с трудом содержались в чистоте.
— Вы откуда? — спросил Керн младшего.
— Из Италии.
— Как там?
— Было хорошо. Я там прожил два года. Теперь конец, они все контролируют.
— Два года, — повторил Керн. — Это большой срок…
— Да. А здесь меня схватили через восемь дней. Тут всегда так?
— За последние полгода стало хуже.