Возлюбить себя

Да и не хотелось уж совсем, если честно, лишать умирающих последнего. Город и так был чересчур уж наводнён мёртвыми, чтобы прибавлять работы рыбам.

Потому, тщательно и по-всякому перерыв до самого дна все пришедшие мне пока на ум «кладовые», мы решили на этом остановиться. Пока, к несчастью, мы не могли позволить себе сверхдальних походов. Как с точки зрения человеческих ресурсов, так и с точки зрения ресурсов материальных.

Мы до сих пор не можем добраться до запасов бензина и дизельного топлива, лежащего на глубине под слоем грязи. И подобраться к ним под водою пока не удаётся. А потому не можем и «барствовать», раскатывая всюду на авто и катере. Как мы будем доставать в дальнейшем всё это, стоя по темечко в грязи, я пока себе не представляю. Авось, что и придумаем. Я же гений…

Но, к вящему удовольствию гостей, мы всё-таки нарыли именно им полторы сотни банок различных консервов, кое-что из гигиенических причиндалов, — зубные паста и щётки, опять же мыло, порошки и немного шампуни.

В практически последний момент, благодаря неуёмному любопытству и настойчивым просьбам одного из селян, мы причалили, ругаясь в зубы, к торчащей из воды приземистой хибарке. И каково же было наше удивление, когда мы обнаружили в ней пристройку к садоводческо — хозяйственному магазину!

Ранее, неоднократно проезжая на машине мимо этой трёхэтажки, я и думать даже не мог, что эта присунутая сбоку покосившаяся «хатёнка» играет роль не подсобки с мётлами, вёдрами и тряпками, а является ходом из магазина в подвал здания.

Когда мы уже в третий раз проплывали мимо этого магазина, чьё чрево было услужливо наполнено негодными более к употреблению вещами, наш настырный «пассажир» заставил нас пристать. Когда мы были здесь в последний раз, пристройка была скрыта под водой, и я забыл о её существовании, как о некоей не существенной детали. В тот раз мы с грехом пополам достали из магазина несколько лопат без черенков, некоторое количество пластмассовых изделий, тазиков и бачков разного водоизмещения, а в довесок с полкуба перекрученных «вертолётом» и перемокших напрочь реек и «вагонки».

Всё прочее не годилось даже в качестве вторсырья. Настолько всё было испорчено. Теперь же, всеобщими усилиями сдвинув ломами и голыми пальцами отставшую от стен бетонную рыхлую плиту, покрытую почти отвалившимся слоем рубероида и служащую крышей этому тамбуру, мы были просто поражены.

А наш удачливый «докука»-калмык вопил и плясал от радости, колотя себя кулаками по голове. Всё, — и сам «тамбур», и подвал под ним, — были полны почти не замутнённой воды, но не она составляло их главное богатство. Сквозь почти прозрачную воду мы увидели то, что наполнило наши сердца аплодисментами радости. Банки и бутылки, канистры и бачки, бочата, пузырьки и пузырёчки…

Керосин и бензин «Калоша», масло веретённое и краски. Алюминиевая пудра и сурик. Известь и клеи, — синтетические и древесные. Мастика и грунтовки. Преобразователи ржавчины и средства для обработки дерева. Удобрения, садовая сера и пластиковые панели. Садовая же плёнка и прищепки. Стеариновые свечи и баллончики для портативных газовых плит. Нержавеющая и алюминиевая посуда. Пластиковые бочки и садовый инвентарь…

И кругом — снова: керосин, бензин, скипидар, растворители, снова керосин…

Практически половина дома была занята подвалом, а сам подвал был почти под завязку набит подобного рода добром. В идеальном состоянии — и ничейным. Аллилуйя!!!

Теперь мы были просто богачами. Что не пойдёт на мирные цели — превратится в мощное оружие.

XXIX

— Босс, нам чертовски везёт. Просто нереально везёт! Такое везение не может продолжаться долго, Босс… — Бузина говорил мне это негромко, но отчётливо, наклонившись к самому моему уху.

— Заткнись, солдат! Прошу тебя, заткнись. Не смей так говорить! Всё в руках Божьих! — Я понимал, что в словах Бузины — ох, какая доля правды…

Сам я почти непрерывно думал о том же, и всячески гнал, гнал от себя подобные мысли. Я предполагал, что рано или поздно за всё приходится заплатить сполна. И за такое везение — тоже.

Но я не мог, не имел права поддаваться суеверной панике. На мне люди. И моё состояние постоянно передаётся им. Выходило, что я обречён теперь по жизни источать уверенность и браваду, даже когда мне на самом деле тошно до невозможности. Даже когда я буду лежать разбитым вдребезги, я должен буду весело отбивать такт растрескавшейся окровавленной пяткой и задорно улыбаться мертвеющими губами. Я сам выбрал свою судьбу. И теперь мне не простят слабости. Ибо моя слабость грозит обернуться слабостью и страхом многих. Смертью многих. Я не лучше многих из них. Я просто грамотнее, мудрее, знаю несравненно больше. И почти несгибаем.

Я часто повторял для самого себя и для окружающих это. И теперь, когда в это поверили все, я просто обязан оставаться в таком «вертикальном» положении, будто проглоченный мною в детстве «супержелезный лом» вместе со мною растёт и крепнет…

И не дай Бог, начну зевать, — он выскользнет…