Возлюбить себя

— Мы опоздали? — резко перебиваю опись потерь местной артели керосинщиков. Видит Бог, — стараюсь, чтобы вопрос не выглядел желанием полезть за них, сердешных, в драку. Иначе этого диктора будет уже не переслушать.

Вслед за этим пойдут многочисленные стоны остальных за жизнь и просьбы взять с собой на войну и на довольствие сыном полка или любовницей генерала.

— Не знаю, кто вы и что, чего там можете…но тех было с десяток. Могли б они и вас…заодно. Основная часть ушла в сторону Мыса, а остальные… — мужчина смотрел на меня с какой-то надеждой и вопросом в глазах и разводил руками.

— Трое. Там, ниже, — я слегка махнул рукой в ту сторону, где под непрерывной мелкой моросью уже начала проседать над телами рыхлая глина.

— Эй, да нам не нужны тут ни наёмники, ни «крыша»! — ни к селу, ни к городу выкрикнул петушком осмелевший «жировик», до этого скромно молчавший. Он повернулся к толпе:

— Знаю я такие штучки! Как прошёл налёт, «добродетели» тут как тут! Сперва «по сигаретке», а потом — «кто за старшего», и — «с вас доля за порядок»… Нам нечем платить вам за охрану, парни, и мы не просим вас ни о чём! А ты, Буряк, не лезь там с разговорами! Мы тут сами разберёмся, — что да как.

Славик нехорошо прищурился и тихо выдал:

— Нечем платить? Это ИМ нечем платить, сало! — Он ткнул пальцем в сторону сгрудившегося у заборчиков остального невзрачно — молчаливого стада. — У тебя я бы нашёл, если б хотел, что щедро поделить! А вот в остальном ты путаешь, братан. Я не твой «бык», чтобы испытывать жаркую потребность прийти и прикрывать собой твою задницу! Ты мне нужен не более, чем зайцу зимой лыжи… — Того и гляди, с зубов друга начнёт, шипя, капать кровавая смола. Набычился и ощетинился так, что и лев бы призадумался. Экий он сегодня заведённый!

Усатый крепыш в коротком пуховике и с дробовиком на плече, прислушивающийся до этого с равнодушным видом к разговору, но ничем пока себя не выдававший, примиряющее поднял ладони перед собой:

— Хлопцы, остыньте. Фёдор просто хотел сказать вашему другу, что пока мы справляемся сами. Худо-бедно, но сами. Нам действительно не нужны ни охрана, ни пастухи. И нам действительно нечем поделиться за заступничество. Самим жрать нечего. Наши люди пошли вдогонку за теми ублюдками, и постараются подстеречь и подстрелить хоть парочку. Они охотники со стажем, лес знают.

— Пошли такие, как этот? — я кивнул на «жировика» Фёдора. — Тогда готовьте лихих пони и крепкие сани. И не одни, — сегодня вам всю ночь предстоит вывозить и омывать трупы вашей «цирковой карательной группы». Хотя вам их тоже, ради смеха, могут подбросить по частям. Так что хоть далеко ходить и тяжело таскать не придётся. Это десантники. Почти все профессионалы. Убивать они обучены не только сусликов.

Фёдор что-то, возмущаясь, тихо буркнул, но задорно и боевито встопорщенная на здоровенном затылке Упыря кожа, как и услышанная от меня мрачная перспектива, заставили его мигом заткнуться и не разжигать костра скандала посреди порохового склада карликов.

— Ну, может, им повезёт? И хоть ненадолго, но тех отвадят… — Гришин выглядел несколько смущённым, но взял себя в руки: — Я тоже не знаю, наступит ли такое время, когда мы пойдём на поклон к чужакам, или мы закончимся раньше. Но сегодня мы просто пытаемся выжить.

Шур, продолжающий, как бы ненароком, осторожным хорьком следить за окрестностями, о чём недалёкие аборигены абсолютно забыли в процессе рыночных разборок, затянувшись сигаретой, быстро повернул хищный профиль к усатому:

— Это надолго не затянется, дядя. Поверь.

И снова целиком ушёл в созерцание.

Усач понуро наклонил голову, в которой ранняя седина оставила среди былой угольной черноты широкие просеки, как-то тоскливо помолчал, затем решительно поднял блестящие глаза:

— Я Гришин. Иван Гришин. Председатель этого кооператива. Ну, бывший, в смысле. Здесь у меня семья, — дочь, жена и за душою ни хрена, что называется. Так, отголоски бывших заслуг. Но я знаю, что меня нигде не ждут. И я отчего-то уверен, что умру я не от голода. Так какая тогда разница, где подыхать? Лишь бы не как собака. Хотя бы в бою.

В воздухе повисла та особенно пронзительная тишина, выдавшая разом все их настоящие страхи и ужас перед грядущей безнадёжностью. Бравада этого непризнанного «вождя команчей» не впечатляла, и он это понимал. Не то время.

Право слово, — пламенная речь таракана на осклизлом бревне посреди бескрайних вод, с жуткими и леденящими кровь проклятиями в адрес всего человечества, из всего услышанного единственно вызывала бы уважение.

Однако им нужно же как-то поддерживать собственный дух? Вот и бросаются тут перед нами громкими речами. Смыслили бы вы что в смерти, олухи…

Выбросив окурок, уже обжигавший мне пальцы, я набрал в грудь воздуха, чтобы поставить точку и попрощаться с этой гнетущей тишиной…

— Сынок, у тебя нет немного хлеба? Вам, военным, ведь выдают…