Возлюбить себя

…Всегда не мог спокойно смотреть, когда старухи у прилавков и витрин со всякими вкусностями медленно и стыдливо перебирают на ладонях мелочь, словно вот сейчас, сейчас…,- они просто наберут нужную сумму и… Я всегда знал, что в тощей её котомке уже давно лежит то, что она смогла позволить себе купить на ближайший месяц. И что несчастная украдкой, и опасаясь, что её поведение неверно растолкуют, бросает растерянные, быстрые и просто жалкие взгляды на мясо — молочное и кондитерское изобилие, в душе молясь о том, чтобы никто не увидел в её глазах отблеска обычной обделённой, недоедающей человеческой жадности…

Пусть грешно говорить о подвигах собственной надувшейся от гордости добродетели, но всегда старался купить что-нибудь для таких вкусное и полезное. Тут же и на свои, разумеется….

В пяти шагах справа от нас в проёме калитки скромно стоит та, чьи негромкие слова кнутом стеганули по моим, уснувшим было, нервам и совести. Она точно не присутствовала на этом коротком импровизированном «общем собрании частников». Я бы заметил её в любом случае.

Если рассудить по её возрасту и нынешнему состоянию, ей уже стоило немалых трудов даже подняться с постели, где она, видимо, лежала, экономя силы, и дойти до калитки. Ей, словно замшелой глупой черепахе, нет дела больше до человеческих страстей, претензий и условий, выставляемых друг другу вымирающим человечеством, до последнего мига пытающегося «качать» несуществующие уже права.

Она просто хочет ещё хоть немного прожить. Чтобы встретить хоть ещё один рассвет, стоя на горе отходящего в Унылые Дали мира. Её вопрос был единственным, который реально, денно и нощно мучил здесь всех, и лишь уже неосознаваемая, скромная и наивная непосредственность старости, в которой нет места понтам и условностям молодого мира, позволила именно ей озвучить за всех их общую и единую мысль…

Её святая вера в чью-то волшебную мощь, что придёт, не оставит, вынесет из огня и не даст страдать в одиночестве, — в армию, в медицинскую сестричку, в начальника ЖЭКа, — оказалась выше моих сил. Весь мой внутренний сарказм сжался и забился больным испуганным ёжиком под покрывало.

Спаси Господи… Когда-то она и подобные ей бабы долго вынашивали и в муках рожали, воспитывали и холили детей, которые давно выросли в чудовищ, и которых я теперь так быстро и хладнокровно убиваю…

Я поднялся молча. Мне впервые за много лет было нечего сказать. Ни ей, ни людям, ни Богу…

Я просто подошёл к её калитке и, отчего-то стыдясь поднять глаза, развязал перед нею вещмешок. Не глядя, я сыпал на землю то из взятых с собою запасов, что ещё возвращалось со мною домой неиспользованным. Я вывалил перед ней главное богатство нынешнего мира, — Жизнь.

Жизнь в виде пары килограммов пищи, которая поможет ей протянуть ещё пару недель, не более.

Глядя на это, ещё несколько престарелых баб и стариков тихо и хищно подошли к своим заборам и, молчаливо поджав губы, обиженно вытянув тощие шеи, ревниво наблюдали, как летит в грязь самое ценное, что мог дать сегодня человек своему слабому и зависимому телу для утешения.

…Я скорее понял, чем увидел, как лихорадочно тянет узел на своём мешке Кровосос. И второй раз за эту минуту кривую улочку окропил непозволительными в это время щедротами Рог Изобилия…

Это было всё, что мы располагали на данный момент. Не станет же Шур оделять старух боезапасом для ускорения кончины?! А именно им и был полон его жёсткий ранец.

Ни одна душа не издавала при этом ни звука. Словно то, что мы делали, вызывало шок и ужас у наблюдателей. Будто в щебёночное полотно дороги летело нечто непотребное, и на глазах у десятков свидетелей мы творили что-то омерзительное, скабрезное и достойное молчаливого порицания.

Плевать! Мне плевать на то, что наши дары не дойдут лично до этих старух. Плевать на то, что, даже будучи положенными в общий котёл (что почему-то сомнительно), эти крохи лишь оттянут всеобщую агонию на ещё меньший срок, чем это удалось бы трём — пяти из счастливцев. Я был почти уверен, что сегодняшний ужин поделят между собой в основном молодые и здоровые косолапые обуры. Я не Иисус, и не в моей власти накормить всех страждущих этой пустыни, — все шесть — восемь сотен жителей одного только этого посёлка.

Но мы были уверены, что сделали в тот миг именно то, для чего, видимо, и пришли туда, — вне зависимости от имевшейся ранее важной и намеченной цели.

Все мы отдавали себе отчёт, что для нас все эти наши благородно-идиотские поступки не решали проблемы, и не служили поводом для чьей-то слёзной благодарности.

Ведь из истории бед человеческих мы знали, что тот, кто сегодня ПРОСИТ, завтра явится ТРЕБОВАТЬ. Позови одного — устанешь открывать на стук двери. Накорми супом — отберут и праздничный пирог. Посади за стол на минуту — через две из-под тебя уже выдернут твою собственную табуретку.

Такова уж людская природа.

И потому я сам отчётливо осознавал, что, приди завтра эти люди ко мне с подобною же просьбой настойчиво стучать палкой по забору, я на всякий случай и уже со спокойной совестью передёрнул бы затвор и активировал мины…