Возлюбивший войну

Посмеялся же я в тот вечер! Тогда я еще считал, что мой командир всегда и во всем поступает правильно, что розыгрыш новичков – свято чтимая традиция, а дележ пожитков новенького на случай его возможной смерти – мрачный бурлеск, рожденный убеждением, что несчастье постигнет кого угодно, только не меня. Время показало, что я ошибался. Удивляюсь, как мог я смеяться при виде Мерроу с его вытаращенными глазами – он точно так же таращил их, когда смаковал интимные подробности своих амурных побед; при виде офицера, который измывался над солдатом и «в шутку» пугал смертью мальчишку, еще ни разу не смотревшего ей в глаза; при виде Лемба, ползающего на четвереньках, и склонившегося над ним Мерроу; Батчера Лемба, которому предстояло стать у Мерроу стрелком-радистом; Лемба, жалкие пожитки которого были разбросаны по всему полу, – прибор для бритья, перочинный ножик, ручной фонарик («Скажи пожалуйста, какой хорошенький фонарик!.. Черт побери, где ты купил такую штучку?») и любительский снимок его девушки, бледненькой городской девчушки в дешевеньком платье из органди, похожей на копеечный леденец, что продают в городском парке; при виде задранного вверх мокрого от пота, искаженного болью лица Лемба в ту минуту, когда Мерроу торжествующе поднял снимок и сказал: «Нет, вы только взгляните на эту маленькую подстилочку! Лемб, когда тебя угробят, я поеду к тебе на родину и займусь ею. М-м-м! Готов спорить, что у нее… Нет, ребята, вы только взгляните! По-вашему, она хоть знает, что у нее есть…?» Я видел, как на лице Лемба мелькнула вспышка ненависти, что-то похожее на решимость, сменившуюся недоумением и отчаянием, когда Мерроу разорвал снимок на мелкие клочки, посыпал ими, как конфетти, голову Лемба и среди общего хохота крикнул: «Ягненочек Божий! Ты готов отдать себя на заклание?»

На обратном пути в общежитие мы с негодованием обсуждали услышанную от новичков историю. Наша авиагруппа испытывала острую нужду в людях, а за обедом новенькие рассказывали, что они сами, а вместе с ними примерно еще тысяча подготовленных авиаторов месяца три бездельничали в учебном центре в Таллахасси, и не только не могли добиться отправки на европейский театр военных действий, но даже разрешения подняться в воздух, чтобы, на худой конец, как-то оправдать летную надбавку к своему жалованью. Новички откровенно говорили, что их боевая подготовка оставляет желать лучшего. Когда мы проходили через высокий лес, направляясь к общежитию, и кто-то из нас вспомнил об этом, Мерроу остановился на тропинке, погрозил кулаком в сторону Пайк-Райлинг-холла и сквозь стиснутые зубы, в знак протеста и бессильной злобы, а по-моему, просто из зависти, что не обладает той самой властью, которую сейчас проклинал, крикнул: «Мерзавцы! Паршивые ублюдки!»

Но едва мы оказались в своей комнате, Мерроу заявил:

– Я голоден. Пошли воровать яйца.

Вылазка в столовую для рядового и сержантского состава, которую мы тут же предприняли, ничем, собственно, нам не угрожала, мы всегда могли прикрыться своим офицерским званием, если нас поймают; пока я и Бреддок стояли на страже, Мерроу и Стеббинс выдавили маленькое стекло в двери, проникли в кухню и сложили в подшлемник около дюжины яиц и кусок масла; мы принесли трофеи в общежитие, и на электроплитке приготовили в консервной коробке яичницу-болтунью – по четыре яйца за раз; позже, когда мы ели ее ложками из общей тарелки, Мерроу с набитым ртом сказал:

– Да, Боумен, чуть не забыл. Тебе письмо.

– Где?

Он показал ложкой на письменный стол:

– Где-то там, под барахлом, – и повернулся к Бреддоку. – Хороши яички, а? Не сравнишь с этим говенным порошком. Интересно, куда нас пошлют завтра?

Я принялся рыться среди хлама на столе и наконец обнаружил письмо. Оно было напечатано на пишущей машинке и адресовано капитану Боумену. Повышение! Фамилия, но инициалов нет. Английская почтовая марка. Погашение неразборчиво; попробуем на свет: письмо отправлено четыре дня назад. Место отправления – Кембридж.

– Когда оно пришло? – спросил я.

– Позавчера, – продолжая жевать, пожал плечами Мерроу. – А может, дня два-три назад, не помню. Захватил для тебя.

Я разорвал конверт.

«Дорогой капитан, – говорилось в письме. – Я подумала, что ни у вас, ни у вашего друга нет моего адреса. Я живу на Аббей-роуд, 24. Вы можете застать меня на службе, если позвоните до шести. Кембридж 73-42. Спросите секцию Би. Если у вас нет такой возможности, попробуйте позвонить в нерабочее время по телефону Кембридж 14-76, и если вам посчастливится застать хозяйку моего пансиона миссис Коффин в хорошем настроении, она позовет меня вниз, к телефону. Назовитесь полковником. Это смягчит впечатление от того, что вы янки. С вашего позволения, она немножко гранд-дама. В свое время она держала меблирашки для университетских студентов. Однажды у нее проживал индийский принц. Я с удовольствием повстречалась бы с вами обоими. Пожалуйста, позвоните или напишите.

Ваша Дэфни Пул».