Возлюбивший войну

Яркий свет чуть не ослепил меня, когда я вошел в бетонное здание, унаследованное нами от королевских ВВС и использованное нашим командованием под штаб. В вестибюле я подошел к двери с табличкой «Метеоролог», толкнул ее и оказался перед Шторми – он как раз передавал по телефону в штаб авиакрыла информацию о высоте верхней границы облачности, полученную с нашего метеорологического самолета, который летал сейчас где-то над этой мутью. Питерс был спокоен и вежлив, даже разговаривая со штабом, хотя сразу бросалось в глаза, как он устал.

Шторми Питерс производил на меня впечатление самого здорового парня во всей авиагруппе, с его лица не сходило выражение, присущее тем, кто постоянно имеет дело со стихиями, – землепашцам, морякам, рыбакам; даже если им трудно, даже если они порой ненавидят свою работу, все равно их не покидает это выражение сосредоточенности, глубокого уважения к природе, быть может – смирения. Во всяком случае, именно таким оно было у Шторми – выражение покоя и мира. Он был просто помешан на погоде, и так как знал, что я всегда наблюдаю за небом, мечтаю о небе и читаю о нем с детства, он уделял мне больше времени, чем остальным воздушным жокеям.

Питерс положил трубку.

– Ты, Золушка, не рановато ли заявился на бал? – спросил он.

– Не мели чепуху! – Я был раздражен, а он считался с настроениями других так же, как с каким-нибудь возмущением в верхних слоях атмосферы. Что происходит?

Шторми встал, подошел к карте и протянул к ней руку с растопыренными пальцами; это была рука, словно изваянная Микеланджело и дарившая погоду распростертой на карте земле.

– Там, на высоте, – сказал Шторми, – над аэродромами Н-ского авиакрыла, отмечается наличие надвинувшегося со стороны Северного моря стабильного адвективного яруса. Но здесь, над Н-ским авиакрылом, облака рассеиваются, а холодный фронт слабее, чем предполагалось, в результате чего ожидается небольшой туман…

– Небольшой туман?! Боже милосердный, Шторми! Ты когда-нибудь выглядываешь в окно?

– …который рассеется значительно позже времени взлета, указанного в боевом приказе…

– И вызовет небольшую отсрочку?

– …и вызовет небольшую отсрочку.

– На сколько?

– На три с половиной часа. Инструктаж в шесть.

Я вздрогнул.

– И в шесть они напугают нас до смерти, а потом отменят вылет? Так?

– Сегодня отмены не будет.

Шторми слыл прямо-таки провидцем, на него можно было положиться больше, чем на все метеорологическое управление США; уж если он сказал, что мы летим, так оно и будет.

– А почему ты на ногах? – поинтересовался он.

– А потому, что я видел стласный-стласный сон… Будь же другом, Шторми, скажи, куда нас посылают?

– Инструктаж в шесть, – повторил он, но, заметив мою недовольную мину, добавил: – Не могу, Боу. Я же засекречен. Должен бы знать об этом.

– Тоже мне друг!

– Почему бы тебе не пойти и не поспать?

– И-з-в-о-л-и-т-е ш-у-т-и-т-ь, – по буквам сказал я, чтобы не тратить время на смех.

Я отправился в общежитие, снова, как и по пути сюда, скользя по асфальту, словно на лыжах; добравшись к себе, я взглянул на часы и обнаружил, что в моем распоряжении остается два с четвертью часа до того, как начнут будить других, – сто тридцать пять минут, и они будут висеть у меня на шее, словно свинцовый груз.

5

Я уселся в уборной, единственном месте, достаточно освещенном в такие часы, и раскрыл «Хорошего солдата» – одну из книг Кида Линча, которую стащил у него из комнаты, когда он погиб, и, должен сказать, совершенно обалдел от нее, никак не мог понять, о чем идет речь и что за герои в ней действуют. Мои глаза задержались на следующем абзаце: «Насколько я понимаю, роман, любовь к определенной женщине обогащают мужчину жизненным опытом. С каждой новой женщиной, с каждым новым увлечением мужчина расширяет свой кругозор, как бы завоевывает новую территорию. Игра бровей, интонации голоса, характерный жест – все это, казалось бы, мелочи, но они-то и возбуждают страсти; подобно каким-то неясным объектам на горизонте, манят отправиться в дальний путь для исследования…» Для исследования!.. Новая территория!.. Боже милосердный!.. Я подумал, что потерял целый континент, целую сказочную страну по имени Дэфни. Я швырнул книгу через всю уборную, да так, что она с грохотом ударилась о ящичек для бумажных полотенец. Я понимал, что был в плохой форме. И как раз в это мгновение – уж не слуховая ли это галлюцинация? – до меня донесся рев авиационных моторов.

Я бросился к окну и только тут с чувством облегчения все понял: какой-то не в меру старательный начальник наземного экипажа в последний раз опробовал двигатели, едва не отказавшие во время недавнего рейда; он хотел, чтобы его «бэби» стоимостью в миллион долларов возвратился домой и после следующего вылета, ибо должен был прожить установленный срок и, кроме того, как бы нес в себе частицу его плоти и крови.