Возлюбивший войну

18

После ужина (я оставался в комнате, не в состоянии и думать о еде) по радио объявили, что назначенная на завтра боевая готовность отменяется; к тому времени я уже чувствовал себя в силах пойти повидать доктора Ренделла. Все больше и больше я сознавал свою вину; мне казалось, что я куда-то падаю; я не мог бороться с желанием рассказать Ренделлу, чего я не сделал и что поэтому сделал. Одно дело, выполняя воинский долг, убить немца с двадцати пяти тысяч футов высоты; другое - из-за преступной небрежности убить лучшего друга.

Было еще совсем светло. Наша амбулатория - три барака типа "Ниссен", соединенных крытыми коридорами, стояла на холме, в стороне от района стоянки и обслуживания самолетов и от общежитий в небольшой рощице, колеблемой легким летним ветерком. На опушке росла трепетная осина, ее листья поворачивались на ветру то светлой, то темной стороной с быстротой, недоступной флегматичным дубам и букам; я остановился как вкопанный и долго любовался чудесным непрерывным мерцанием дерева. Зрелище беззвучно трепетавших листьев успокоило меня, помогло отогнать мрачные мысли.

Я пошел дальше. Нет, я не смогу открыть доктору свою душу - лучше подождать встречи с Дэфни и все рассказать ей.

Доктор Ренделл, усадив меня у себя в кабинете, мог бы говорить и говорить - утешать, упрекать за бегство, высказывать банальные сожаления по поводу смертей и утрат. Вместо этого он сел и стал ждать, пока не заговорю я.

- Кто сообщит его жене?

- Она получит телеграмму, как только сработает канцелярская машина. Возможно, через неделю. Не вижу причин, почему бы вам не написать ей.

- Не хочу.

- В таком случае она узнает из телеграммы.

- Ну, а как с ним?

- Вероятно, похороны состоятся завтра на американском военном кладбище в Кембридже. Вы, конечно, поедете.

Я решил поехать; я увижу, как его будут опускать в могилу; я увижу Дэфни и скажу ей, что убил его я. Бумаги на Линча лежали на письменном столе доктора, и он показал мне свое заключение, составленное, как он выразился, "ради порядка". Возможно, он думал, что сухой стиль медицинского заключения заслонит в моей памяти картину, открывшуюся взгляду в радиоотсеке, но едва я дошел до упоминания о мозге, как волна дрожи прокатилась по всему моему телу, ибо в случившемся был виновен я, мое легкомыслие, и я поднялся, чтобы уйти.

- Минуточку, - сказал док, подошел к шкафчику, достал из флакона несколько желтых таблеток и протянул мне. - Примите вечером, перед тем как лечь спать.

Пилюли показались мне страшнее, чем возможность оказаться сбитым на "крепости".

- Не хочу привыкать к этим проклятым штукам, - поморщился я.

Доктор прочел мне краткую лекцию об успокаивающих средствах.

- Все три?

- Все три.

Я направился в комнату Биссемера и, к своему крайнему раздражению, застал там Мерроу. Зачем ему понадобилось, да еще в столь поздний час, вмешиваться в дела Линча? Не мог же он прийти поговорить с этим ничтожеством, командиром Линча, из уважения ко мне, и я понял, что не ошибся, когда услышал, о чем они толкуют. Они спорили, как поступить с вещами Линча. Биссемер хотел сложить их и отослать домой; Мерроу предлагал поделить среди друзей Линча. Должен сказать, что у нас практиковались и тот и другой способ распорядиться имуществом погибшего летчика, но тогда я подумал лишь о том, что вещи для Мерроу важнее человеческой жизни. Он хотел заполучить кое-что из пожитков Линча.

Я не выдержал и со злостью сказал Мерроу:

- Ты просто хочешь наложить свою грязную лапу на его швейцарский ножик, не так ли? Ты же пытался купить его у Линча.

Мерроу взглянул на меня (сдвинув брови, с разгорающимся на щеках румянцем), как обычно смотрел на всякого, кто бросал ему вызов.

- Послушай, ты, мерзкий ублюдок, - ответил он, - Я просто пытаюсь придумать, как смягчить удар для его семьи. Вряд ли родным будет приятно получить этот хлам.

- Откуда тебе знать, что им приятно и что нет?

Я чувствовал, что меня раздражает и жена Линча, и Мерроу, и война - их война, - и особенно остро я сам, сам.

Я сказал Биссемеру, что намереваюсь на следующий день поехать в Кембридж, и спросил, не захочет ли он вместе со своим экипажем присоединиться ко мне; он ответил, что согласен. Я обещал уточнить время у капеллана.

- И вот еще что, - добавил я, обращаясь к Мерроу, - ты не поедешь с нами. Впрочем, если хочешь, чтобы тебя вздули в Кембридже, можешь отправляться на автобусе вместе с отпускниками.

- Чхать мне на тебя, - ответил Мерроу. - Знаешь, Боумен, ты ведешь себя как плаксивый младенец. Мы с тобой занимаемся мужским делом. Ведь на войне, между прочим, убивают и тех, кто летает на самолетах.

И тут я действительно дошел до ребячества.

- Ты, наверно, считаешь себя непобедимым воином, так, что ли?

- Так, - ответил Мерроу и встал; казалось, грудь у него надувается у меня на глазах. - Считаю.

19

Я разузнал у капеллана Плейта о порядке завтрашних похорон и через него же договорился, что для меня вырежут кусок из парашюта Линча, - с тех пор я носил его в виде шарфа.