Возлюбивший войну

Я не обратил на них внимания.

У Прайена разболелся живот - очевидно, в предвидении длительного рейда: нас посылали на Кассель, сто двадцать с лишним миль за Рейном, и хотя Прайен ничего не говорил, было видно, что он хотел бы получить освобождение. Ну пожалуйста, сэры, только на этот раз! Он не сказал так, но за него говорило его хныканье.

Мерроу послушал стоны Прайена и сказал:

- Вот что, сынок, если ты не полетишь, нам придется взять с собой этого паршивого бармена.

Прайен сразу прикусил язык, а новый Боумен обрадовался. Я хотел, чтобы ни один из членов экипажа не испытывал колик в животе, мне нужна была бдительность, мне нужна была жизнь.

Долгий час, заполненный последними приготовлениями к взлету, дал мне возможность спокойно поразмыслить, и, в частности, вот над чем: Эмброуз Линч, несомненно, обладал и превосходными чертами, сейчас я помнил только все хорошее в нем, а все остальное, неприятное, уже вычеркнул из памяти и вместе с тем перестал так глупо бичевать самого себя. Его положительные качества перешли ко мне; я намеревался помнить об этом, защищать и поддерживать их, как бедняк поддерживает пламя в своем очаге.

Мы вылетели в шесть и вскоре после взлета, на высоте от трех до семи тысяч футов, встретили легкую дымку и разрозненные облака; на высоте около четырнадцати тысяч футов еще лежал облачный покров в два-три балла. Ко мне вновь, после некоторого перерыва, вернулась способность поражаться красотой заоблачных чертогов. Кид разделил бы мое восхищение. В одном месте словно чья-то рука расставила крохотные облачка строгими рядами, как бы обозначив небесные проспекты. Возможно, мои странствия наконец-то привели меня в Кукуландию[35] . Над Северным морем средний облачный слой стал сгущаться и вскоре слился в сплошную массу, заставив нас подняться еще выше. Вершина этого второго яруса находилась на высоте в двадцать три тысячи футов, а над нами, на высоте примерно в двадцать пять тысяч, лежал, почти скрывая голубизну, еще один - не сплошной - слой. Мы летели в мягкой туманной дымке между слоями, в каком-то таинственном сплющенном пространстве.

Внезапно в это пространство ворвалось сверху наше сопровождение - несколько самолетов П-47, впервые оборудованных подвесными баками, что позволяло им летать с нами на несколько десятков миль дальше, чем прежде. Баки придавали самолетам еще более неуклюжий вид и делали похожими на толстых шмелей, и все же нельзя было не залюбоваться зрелищем машин, оставлявших в туманном воздухе длинные прозрачные вуали инверсии. Такие же следы образовывались и за нашими самолетами, и мне казалось, что мы попали в царство снов.

Заметив инверсионные следы, Мерроу стал осторожнее. Он сказал, что это опасно. Однажды во время отвлекающего рейда в такую же погоду (мы, слава Богу, находились в основном соединении и ничего не видели) целое звено запуталось в паутине подобных следов и спутных струй воздушных винтов, все три машины столкнулись и рухнули на землю. Новому Боумену понравилась предусмотрительность Мерроу, хотя тогда он еще не понимал, что она означает появление опасного признака. Базз настойчиво требовал от экипажа особой бдительности, а мне и Хендауну то и дело напоминал о необходимости регулярно проверять, все ли исправно на самолете.

Постепенно облачность сгустилась, и когда до цели оставалось уже не более четверти пути, наше соединение легло на обратный курс. Я с трудом скрывал облегчение и радость, тем более что, хотя "крепости" и вернулись с маршрута, не сбросив бомбы, нам, несомненно, зачтут еще один боевой вылет - мы проделали достаточно долгий путь. Мерроу же, хотя и проявлял в течение целого часа даже чрезмерную осторожность, тут вдруг разъярился, что рейд не удалось довести до конца.

Погода продолжала ухудшаться, и два наших самолета - "Подоходный налог" и "Отказать она не может" - приземлились в Риджуелле, а третий - "Мешок для зенитного огня" - в Саттон-бридже. Настроение у Мерроу продолжало оставаться отвратительным, когда мы, пробиваясь сквозь густой туман, при видимости меньше двух миль, зашли на посадочный круг над Пайк-Райлингом. Он крепко поругался по радио с руководителем полетов майором Фейном, оспаривая его решение о порядке захода на посадку.

После приземления наступила моя очередь выйти из себя: как только мы остановились, Мерроу немедленно исчез, свалив на меня всю грязную работу. Понадобилось много времени, чтобы внести в форму номер один все замеченные на самолете неполадки, снять пулеметы, разместить в грузовике парашюты и людей. По дороге в казармы я видел, как Хендаун буквально лег на свои любимые пулеметы, обнял их и прижался щекой к перфорированной охлаждающей трубке.

23

Мерроу ждал нас в помещении для предполетных инструктажей и сразу же отвел меня в сторону. Он был зол как черт.