Никогда еще поток наших чувств не был таким стремительным, могучим и глубоким, как в тот вечер, в минуты нашей физической близости. Самоотреченность Дэфни, ее преданность мне были безграничны.
На следующее утро Дэфни уехала в Кембридж; мы в это время, пользуясь чудесной летней погодой, совершали всей группой очередной тренировочный полет. Старина Целомудренный Уит вдалбливал нам тайны сомкнутого строя. Полет прошел превосходно; наш экипаж, включая и Прайена, вернувшегося в свою щель и, видимо, довольного этим, действовал безупречно, все находились в хорошем настроении, а я к тому же все еще пребывал на седьмом неюе, куда меня вознесла накануне вечером пламенная страсть Дэфни. Вот только Мерроу обращался со мною как-то странно - сухо, официально и несколько настороженно. По заранее заданному маршруту мы облетели большую часть Англии, а когда приземлились, я почувствовал приятную усталость, а которой страх никакой роли не играл.
Девятое августа выдалось не по сезону холодным и облачным. Уже в течение десяти дней мы не вылетали в рейды, что совсем не радовало людей, так как затягивало окончание смены. В полдень мы с Максом Брандтом отправились прогуляться по кольцевой дороге, обегавшей аэродром, толковали о своем желании поскорее закончить смену, причем Макс с беспокойством говорил о том, что ожидает нас дома. Один из приятелей Брандта - бомбардир и "счастливый вояка", откомандированный на инструкторскую работу в Деминг в штате Нью-Мексико, написал ему, что цена военным героям в Штатах - дюжина на пятак, что люди, поддаваясь первому впечатлению, восторженно восклицают: "О, вы пилот бомбардировочной авиации!", а минуту спустя переводят разговор на еду. Но хуже другое, продолжал друг Макса, хуже, что его опыт оказался не нужным ВВС. Начальство в Деминге заявило ему: "Не докучай нам, мы знаем, что делаем, мы занимаем теплые местечки в том самом подразделении, где ты только будешь мешать нам обучать людей так, как мы находим нужным". Все это выводило Макса из себя.
Под бормотание Брандта я стал размышлять, что принесет мне благополучный конец смены, если (как бы не сглзаить!) я до него дотяну. Как сложатся тогда наши отношения с Дэфни?
Занятый своими мыслями, я не заметил, что Макс привел меня на склад боеприпасов. Он уселся верхом на пятисотфунтовую бомбу. Его лицо стало угрюмым, бомбы он называл не иначе как дерьмом. И в то же время, по-моему, он с радостью взялся бы один сбросить все бомбы, сколько бы их ни оказалось.
В ту ночь мне приснился удивительно отчетливый сон, будто я сбрасываю бомбы и будто кто-то сбрасывает бомбы на меня. Это было еще хуже, чем всегда. При самом снисходительном отношении к себе не могу сказать, что компромисс принес мне успокоение.
В три часа утра десятого августа состоялся инструктаж, посвященный рейду на Швайнфурт; это несчастье мы с Мерроу ожидали уже с того момента, как Кудрявый Джоунз тихонько предупредил нас о предварительных планах рейда, и мы осмотрели миниатюрный макет из песка. Во время инструктажа Стив Мэрике говорил, что нам выпала честь первыми так глубоко проникнуть в воздушное пространство Германии. С тяжелым сердцем люди разошлись по самолетам, а вскоре после восьми "джип" с надменной надписью позади "Следуй за мной!" доставил приказ об отмене рейда; мы встретили известие возгласами ликования. И все же, несмотря на чувство облегчения, я вскоре начал сожалеть об отмене вылета, - уж лучше бы пережить весь этот ужас, чем томиться в ожидании; я ведь знал, что если рейд назначен и нас проинструктировали, нам рано или поздно придется лететь, а наша смена подходила к концу, и каждый новый рейд приближал ее окончание. По мере того как шли дни, во мне нарастал суеверный страх перед всем, что было связано со Швайнфуртом, и, услыхав однажды, что Фарр - случайно, по какому-то пустяковому поводу - упомянул о "свином заде", я вспомнил, как перевел слово "Швайнфурт" Кудрявый Джоунз, и резко оборвал Фарра: "Не говори так!", а он повернулся к Брегнани и сказал: "Что ты скажешь, а?! Учитель не любит, когда его детки употребляют нехорошие слова. Учитель хочет вымыть нам ротики водичкой с мылом".