Возлюбленная кюре

Кто отвел душу, поработав локтями и насмотревшись на кюре и его любовницу, так это зеваки. Ролан Шарваз шел с гордо поднятой головой, но смотрел под ноги. Благодаря настойчивости Марианны, которая нашла возможность заплатить охраннику, на нем был мирской костюм – редингот, черные штаны, черный жилет в полоску, белая рубашка с отложным воротником и аккуратный черный галстук-бант. Невысокий рост не мешал Шарвазу выглядеть крепким и сильным.

Жены и незамужние девицы теснили друг друга, чтобы получше рассмотреть этого молодого священника, нарушившего обет целомудрия или по меньшей мере в этом обвиненного. Незамеченными не остались его густые волосы, пухлые губы, высокие скулы, красивые черные брови и ресницы, подчеркивающие прозрачную зелень глаз.

Сердца иных затрепетали, угадав за этим грубоватым обликом мужскую требовательность и ненасытные плотские аппетиты. Предположение, что мадам де Салиньяк уступила страстному натиску такого мужчины, уже не казалось столь невероятным. Без сутаны Ролан Шарваз был совсем не похож на священника, если не считать его несколько аффектированных манер.

Матильда де Салиньяк тоже стала объектом пристального внимания толпы. Мужчины любовались ее стройной фигуркой и деликатным профилем. Она казалась хрупкой, сдержанной, утонченной! Невозможно было представить, что такая изысканная дама станет предаваться похоти, нарушать супружеские обеты!

Держа себя очень достойно, Матильда в элегантном платье из черного атласа с зеленой бархатной отделкой шла, опираясь на руку супруга. Под длинной вуалью публика могла рассмотреть ее светло-каштановые волосы и красивое нежное лицо, исхудавшее и изможденное страданиями. С гордым видом Колен де Салиньяк вышагивал рядом с женой, в то время как ее родители, сестра и друзья держались рядом, дабы защитить их от разъяренных зевак, если понадобится.

Для охраны дворца правосудия городские власти выделили роту пехоты и два отряда жандармов. Наконец обвиняемые прибыли в здание суда.

Все заняли свои места. На стол перед судейским помостом поставили вещественные доказательства, на которые кое-кто смотрел с ужасом, а некоторые – и с отвращением: две емкости с формалином, содержащие внутренние органы и кишки Анни Менье, цвет которых был омерзителен.

После обычных формальностей был зачитан обвинительный акт с поэтапным описанием событий, который завершала следующая формулировка:

Следствие отклонило версию о самоубийстве. Таким образом, остается лишь версия убийства, которое могли совершить только люди, заинтересованные в смерти вдовы Менье и опасавшиеся, что ее излишняя откровенность может поставить под сомнение их честь, положение в обществе, будущность, а возможно, и самое жизнь; люди, которые находились в непосредственной близости к усопшей с начала ее болезни и до последнего вздоха; люди, которые приготовили и поднесли ей напитки, ставшие причиной медленной и мучительной смерти; люди, которые располагали орудием преступления.

И эти люди – мсье Шарваз, кюре города Сен-Жермен-де-Монброн, и мадам де Салиньяк, его сообщница в распутстве и преступлении.

К облегчению Эльвины и Эрнеста, сидящих в первом ряду, обвинитель сразу же отбросил гипотезу о суициде как противоречащую элементарной логике. И правда, зачем Анни Менье, женщине, любимой своими детьми, накладывать на себя руки? Был зачитан даже отрывок из дышащего сыновней почтительностью письма Эрнеста, написанного во время, когда тот служил в передвижном резервном жандармском подразделении в Париже:

Ты спрашиваешь, дорогая мамочка, могу ли я дать тебе пятьдесят франков из той суммы, что задолжал мне дядя. Странно, что ты вообще об этом спрашиваешь. Разве может сын отказать в помощи матери, которая его вырастила?

Сразу после этого Эрнеста Менье вызвали для дачи свидетельских показаний. Портной вышел к барьеру с серьезным видом и не упустил возможности окинуть Шарваза презрительным взглядом.