Возлюбленная террора

Отоспавшись и немного придя в себя, узник, как и ожидалось, пытался отказаться от самоубийственных показаний. Тогда он вновь и вновь подвергался «конвейеру», пока не начинал уже сознательно стремиться к любому приговору, лишь бы прекратить невыносимые истязания.

«Конвейер» обычно использовался для того, чтобы приготовить подсудимых для выступлений на «показательных» процессах. Очень удобно: никаких следов истязаний на теле жертвы, никаких синяков, опухолей и кровоподтеков, ни намека на насилие. И следователь может сказать, что, вот, мол, видите — показания исключительно добровольные, их не выбивали вместе с зубами.

А если подсудимый и на процессе вел себя как должно, то получал за это бесценное вознаграждение: до самой казни он мог беспрепятственно спать.

Однако если подсудимого предъявлять публике не требовалось, то помимо «конвейера» к нему применяли и другие меры. О пытках, широко распространенных в НКВД, написано уже немало. Но пытки были не только физическими. Часто на глазах у подсудимого начинали мучить его близких…

Одним из арестованных по уфимскому делу был некто Маковский — типичный обыватель, высланный в Уфу за контрреволюционные анекдоты. Однако в ссылке он устроился не так уж и плохо: электромонтером на макаронной фабрике. И непыльно, и к продуктам близко. Работал, правда, добросовестно и рьяно, от сверхурочных никогда не отказывался. Брать сверхурочные, считал Маковский, выгодно вдвойне. И у начальства на отличном счету, и деньги за аккордные работы платят приличные, можно квартиру хорошо обставить и создать приличные условия для детей. Жену и детей своих он очень любил.

Маковский, однако, и сам о себе был мнения довольно высокого, называл себя «без пяти минут инженер» и говорил, что он человек образованный.

Как только Спиридонова со своей «семьей» обосновалась в Уфе, Маковский тут же попытался наладить со знаменитыми ссыльными тесное знакомство. Проведя вечер в его компании, Ирина Каховская, выражая общее мнение, выдала следующую характеристику: «Вкрадчивый человек и донельзя скучный». С тех пор к Маковскому относились с некоторой прохладцей, он это чувствовал и обижался.

Так вот, этот самый Маковский и оказался в уфимском деле самым слабым звеном. На первом допросе он держался сухо и чуть надменно, но за этой надменностью без труда угадывался страх…

— Встать!

Ребенок дернулся и поспешно вскочил с высокой табуретки.

Следователь подошел к нему почти вплотную, навис над худенькой детской фигуркой.

— Сесть!

Только мальчик снова вскарабкался на табурет, как снова раздалось:

— Встать!

Мальчик растерянно оглянулся на отца. Маковский сидел белый как мел.

«Встать! Сесть! Встать! Сесть!»

Это продолжалось довольно долго, минут пятнадцать.

В какой-то момент, скомандовав «Сесть!», следователь ловким движением ноги выбил из-под ребенка табуретку. Тот, уже совершенно ничего не соображая, с размаху опустился на пол, — ударился довольно больно, но не заплакал, а скорее заскулил, как обиженный зверек, тихо и жалобно. Следователь пнул его ногой:

— Чего расселся, вставай!

Мальчик, всхлипывая, с трудом поднялся на ноги. В сторону отца он уже и не смотрел, — видно, кое-что понял.

Следователь распахнул дверь:

— Серегин!

В кабинет вошел плечистый солдат-конвоир.

— Отведи сучонка в 104-ю! Пусть пока там посидит, а мы с папашей его покамест потолкуем.

Мальчик исподлобья взглянул на своего мучителя.

— Ну, чего встал, иди! — рявкнул следователь и пнул ребенка к двери так сильно, что тот чуть не растянулся на дощатом грязном полу.

Маковский рванулся было к сыну, но следователь преградил ему дорогу:

— Сидеть! А ты иди. Иди, кому говорят!

Мальчик пошел.

— Как идешь! — опять закричал следователь. — Как идешь, тебе говорят! По одной половице! Ты не у маменьки в детской!

В два шага он нагнал мальчика и ударил по лицу. Мальчик не удержался на ногах, упал и опять тихонечко заскулил. Попыток подняться он уже не делал.

Конвоир Серегин равнодушно наблюдал от дверей за разыгрывающейся на его глазах сценой. За время работы в НКВД он и не такое повидал.

Следователь брезгливо поморщился и указал пальцем на лежащего ребенка:

— Серегин, забери его пока! Подержи в 104-й.

Легко, как пушинку, Серегин приподнял мальчика за шиворот и вынес из камеры.

На Маковского было страшно смотреть. От усилий сдержаться на лбу у него резко выступили вены. Он сидел, бессмысленно уставившись прямо перед собой в одну точку, как сумасшедший. Кто бы сейчас узнал в этом сломленном, разбитом человеке преуспевающего «без пяти минут инженера», холеного, гладкого, молодящегося, всегда так тщательно следившего за собой. На стуле в кабинете следователя НКВД сидел, сгорбившись, несчастный старик…

Избавившись от мальчика, следователь повернулся к нему:

— Ну что? Как вам это понравилось?

Маковский кажется, даже не понял, что к нему обращаются.

Следователь подошел ближе и потряс Маковского за плечо:

— Маковский я вам говорю! Ну что, надумали дать показания или как?

Тот, кажется, наконец понял, что от него требуется.

— А если я подпишу то, что вы хотите, его отпустят?