Возлюбленная террора

После завтрака, прошедшего в некоторой спешке, девочек стали наряжать к предстоящему празднику. Детские елки у Спиридоновых всегда проходили шумно и весело, едва ли не веселее, чем «взрослые» гости первого дня Рождества. Даже старшая Женя еще совсем недавно не могла удержаться от того, чтобы не поучаствовать в елочных забавах.

Гости ожидались к полудню, но до этого предстояла еще масса всяких мелких хлопот. Аннушка торопливо заканчивала причесывать Люду, расправляя на ее макушке синий атласный бант, в топ новому Людиному платью, воздушно-голубому с мелкими синими цветочками. Юля терпеливо дожидалась своей очереди, держа в руках розовые ленточки для кос. Маруся, уже причесанная, в белом нарядном платьице, делавшем ее похожей на ангелочка с рождественской открытки, сидела в уголке и рассматривала картинки в новой книжке Андерсена.

Послышались стремительные легкие шаги, и в детскую вошла мать. Люда вырвалась из рук Аннушки и бросилась к ней навстречу:

— Мамочка, а миндальное пирожное сегодня будет?

Миндальное пирожное было любимым Людиным лакомством.

Александра Яковлевна перекрестила дочь и ласково обняла ее худенькие плечики:

— Будет, будет. Ну что, Аннушка, барышни готовы?

— Сей минут, матушка. Юлии Александровне осталось головку причесать.

Аннушка торопливо, но аккуратно расчесывала Юлины каштановые волосы.

— Мамочка, а можно мне сегодня косу крендельком уложить? — серьезно спросила Юля. — Чтобы было как у тебя.

— Нет, доченька, лучше не стоит, — так же серьезно, но пряча в глазах улыбку, ответила Александра Яковлевна. — Некрасиво, когда девочке делают прическу взрослой дамы. Ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись?

Юля вздохнула и ничего не сказала. В глубине души она была уверена, что уже достаточно взрослая, уже ходит в гимназию, но с мамой спорить не стала — Юля была послушной девочкой.

— А где же Маруся? — лукаво спросила мать, оглядев комнату и притворяясь, что не видит младшей дочери. — Что она ко мне не подходит?

Маруся, отложив книжку в сторону, медленно встала и сделала два шага навстречу Александре Яковлевне. Это было совершенно на нее не похоже: обычно Маруся первая бежала навстречу матери и бросалась ей на шею. Александра Яковлевна присела и заглянула своей любимице в лицо.

— Что такое? — спросила она шутливо. — Что мы сегодня такие важные? Или празднику не рады, или подарки не те?

Она поцеловала Марусю. Потом слегка отстранила ее от себя и оглядела с головы до ног, поправила пышный бант на платьице и повернулась к Аннушке:

— А почему Маруся в старых ботиночках? Они сюда совсем не идут.

Аннушка, на секунду оторвавшись от Юлиной косы, кинула быстрый взгляд на Марусины ножки.

— Ой, барышня, и правда, что же это вы? Сейчас переоденем.

— Нет, — решительно сказала Маруся, высвобождаясь из материных рук. — Нет.

— Почему? — изумленно спросила Александра Яковлевна. — Неужели они тебе не нравятся?

— Нравятся, — Маруся прикусила выступающую

нижнюю губку и исподлобья посмотрела на мать с каким-то странным, отчаянно-решительным выражением.

— Тогда в чем же дело?

— Их у меня нет.

— Как? — опешила Александра Яковлевна.

В детской воцарилась тишина. Люда и Юля смотрели на сестру широко раскрытыми глазами, а Аннушка даже выпустила из рук Юлину косу.

— Я их подарила — В наступившей тишине Марусин голосок прозвенел как колокольчик.

Аннушка охнула от удивления. Александра Яковлевна нахмурилась:

— Как это — подарила? Кому?

Взгляд Маруси стал еще решительнее:

— Я их подарила Степановой Настенке. Мамочка, Настенка такая бедная, ей совсем нечего надеть, и на Рождество ей никто ничего не дарит. Ей теперь придется милостыньку просить, мне ее так жалко, так жалко… Я должна была что-то сделать, понимаешь, должна! Ведь и Иисус Христос велел помогать бедным, а это же его праздник!

Александра Яковлевна изумленно смотрела на свою младшую дочь. Что она говорит? Странно было слышать слова о долге от пятилетнего ребенка. А между тем нужно было ей что-то ответить…

— Но, Маруся, — с трудом подбирая нужные слова, начала мать. — Ты могла сказать мне, мы бы вместе что-нибудь придумали, и Настенка не осталась бы без подарка. А эти ботиночки получила ты. Я их выбирала, думая, как ты им обрадуешься… Нехорошо передаривать то, что дарят тебе.

— Я и обрадовалась, — упрямо сказала Маруся и вдруг не выдержала и заговорила быстро, горячо и словно просительно: — Я обрадовалась им, мамочка, но я еще больше обрадовалась, когда отдала их Настенке. Правда, правда! Понимаешь, я теперь знаю, что она не будет мерзнуть, и мне от этого еще радостнее… В этом ведь ничего плохого нет, правда, мамочка?

Александра Яковлевна, ничего не говоря, притянула Марусю к себе. Девочка обвила ее шею руками и уткнулась лицом в материнское плечо. Аннушка хотела было что-то сказать, но, поймав предостерегающий взгляд своей барыни, прикусила язык. Александра Яковлевна гладила золотые Марусины кудряшки, а в глазах ее были и невольная гордость поступком дочери, и тревога за нее. Бедная маленькая Маруся, девочка ее родная, как она будет жить с таким открытым сердцем потом, когда вырастет?