Возлюбленная террора

После занятий Клаша прибежала к Спиридоновым. Маруся сидела у себя наверху одна — Люда и Юля еще не вернулись из гимназии — и казалась совершенно поглощенной книжкой. Она сосредоточенно накручивала на палец кончик толстой косы, лежащей на груди, — этот жест у Маруси появлялся, когда ее внимание было занято чем-то без остатка.

— Ну что? — с порога выпалила Клаша. — Тебя ведь не исключили?

По гимназии уже пронеслась весть, что Спиридонова остается учиться.

Маруся вздрогнула и оторвалась от книжки:

— Строгий выговор с предупреждением и «удовлетворительно» по поведению.

У Клавдии округлились глаза от ужаса и сочувствия. Все девочки, даже отпетые троечницы, имели по поведению только «отлично». Редко-редко появлялись в дневниках четверки, а троек вообще не было никогда и ни у кого. Даже у Ванды Колендо, хронической троечницы, по поведению всегда было пять. «Удовлетворительно» — это же скандал на всю гимназию! А Маруся, кажется, по этому поводу совсем и не переживает… Вон как спокойна!

Клаша поставила портфель, уселась на стул напротив Маруси и с интересом заглянула ей в лицо:

— Ты расстроилась?

— Вот еще! — Маруся презрительно передернула худенькими плечиками.

— Совсем-совсем? — недоверчиво переспросила Клавдия.

— Не понимаю, почему я должна расстраиваться, — Маруся откинула на спину мешавшую ей косу. — Ведь все, что я написала, чистая правда, ведь так?

— Так, — растерянно сказала ее подруга. — Но…

— А раз так, то это им должно быть плохо и стыдно.

— Но, Маруся, — Клавдия, раньше и сама в глубине души так считавшая, теперь все-таки засомневаюсь: — Это же обязанность учителей в гимназии… Они же должны нас воспитывать…

— Ну что ты говоришь! — сверкнула глазами

Маруся. — Разве палка может воспитывать? Она может только бить! Воспитывать! Не воспитывают они, а мучают детей! Мы же без разрешения Двухвостки шагу стушить не можем! Чуть что — сразу «два часа без обеда»!

— Двухвостка — да-а, — протянула Клавдия, внезапно вспомнив, что Маруся в своем сочинении посмеялась не только над надзирательницей, но и над словесником Николаем Николаевичем, и над добрым отцом Михаилом. Вот уж над ним совсем зря— отец Михаил и мухи не обидит… Двухвостка — да, но ведь ты и о других тоже…

— Для человека палочная дисциплина благом быть не может! — решительно отрезала Маруся, словно не услышав робкого Клашиного возражения. — Никогда!

После происшествия с рассказом жизнь Спиридоновой в гимназии сильно осложнилась. По учебе придраться к Марусе было трудно — ее отметки, хоть и не блестящие, были все же гораздо лучше, чем у остальных девочек. Но Двухвостка не забыла своего унижения. Что бы ни случилось в классе, она признавала Спиридонову виновницей и добилась-таки, что тройка по поведению против Марусиной фамилии украсила итоговую годовую ведомость.

Как-то раз, уже в разгар весны, кто-то забыл закрыть кран наверху в умывальне. Вода лилась и лилась, затопила всю комнату и начала просачиваться вниз.

А непосредственно под умывальней находился кабинет самой начальницы гимназии, госпожи Гененберг. На белоснежном потолке уже расплылось грязновато-желтое пятно, капли успели испачкать лежавшие на столе бумаги, когда происшествие наконец заметили.

По странному стечению обстоятельств у второклассниц опять был урок немецкого. Мария Оттовна как раз водила по журналу своим длинным носом, выбирая очередную жертву, как вдруг дверь распахнулась и в класс быстро вошла торжествующая Двухвостка.

— Спиридонова, — громко вызвала она, — пройдите к начальнице!

Девочки стали оборачиваться. Не знавшая за собой никакой вины, Маруся чуть заметно пожала плечами и направилась к двери. По рядам пробежал шепоток. Гимназистки недоуменно переглядывались: всю перемену Спиридонова на глазах у одноклассниц прогуливалась по коридору с Клашей Семеновой и с Юлей Крыловой. А на предыдущей перемене весь класс задержала француженка, диктуя фразы, которые следовало перевести к завтрашнему дню. Почему же Спиридонову вызывают к начальнице?

Перешагнув порог кабинета госпожи Гененберг, Маруся вежливо поздоровалась и прошла на середину комнаты. Следом за ней вплыла Двухвостка, плотно прикрыла за собой дверь и застыла в углу с ехидной улыбочкой. Стол, за которым сидела начальница, почему-то стоял не по центру, а был сдвинут в сторону. Начальница, невысокая поджарая дама лет сорока, похожая на засушенную мимозу, некоторое время молча разглядывала девочку, потом разлепила тонкие губы и прошелестела:

— Так, так. Отлично. Ну, и что вы можете сказать в свое оправдание?

Маруся посмотрела на нее в полном недоумении:

— Простите?

— Чья это работа, Спиридонова? — выступила из своего угла Двухвостка.

— Какая… работа?

Начальница молча подняла палец вверх. На потолке продолжало расплываться некрасивое пятно.

Крупная капля сорвалась и упала на пол в небольшую лужицу на паркете. От этого звука Маруся непроизвольно поежилась.

— Прекратите пожимать плечами, — ледяным тоном сказала начальница. — Что за вульгарные манеры! Итак, Спиридонова, я вас спрашиваю: зачем вы это сделали?

— Что?