Возлюбленная террора

Неусыпный надзор не только раздражал, но и возмущал Марию. «Ведь сидела же я у них не в этапной, а в нормальной обстановке пять месяцев, — думала она, — тогда, после ареста в июле. Сидела и не убежала. А у меня тогда была одиночка. И охраняли меня латышские стрелки, эта «ленинская гвардия». Одно название «гвардия»! Спали на посту постоянно. И окна были открыты, и дверь в коридор. Но они мне доверяли, поэтому я и не пыталась уйти. Их доверие, их отношение ко мне обязывало! А эти…»

С первого же дня Спиридонова попыталась установить связь с волей. Газет ей не давали, книг тоже, переписку строжайше запретили, только продуктовые посылки, которые, прежде чем ей передать, тщательно осматривали. Что ж, рассудила она, раз запретили легальную переписку, будем переписываться нелегально.

Высмотрев из стражи паренька с показавшимся ей честным лицом, она попробовала передать через него записку. После длительных уговоров и колебаний он взялся это сделать, но ничего не вышло. Записку обнаружили, паренька отстранили от охраны. Следующая попытка, казалось, была удачной.

Красноармеец сам вызвался передать письмо от нее на волю. Передал. Спустя пару дней принес ответ. И следующее письмо тоже прошло гладко. Эта-то гладкость Марию и насторожила. После несложной проверки выяснилось: красноармеец действовал по поручению ВЧК…

И опять она не без горечи сожаления вспомнила своих прежних охранников. Латыши носили ей письма в город и из города, давали книги… Они понимали, что побег от такой охраны Спиридонова не предпримет просто в силу своей внутренней порядочности. Чем лучше с ней обращаться, тем сильнее ее свяжешь. Поэтому все, что облегчает заключенному муку тюрьмы, они допускали сознательно.

После провала с перепиской Спиридонова уже ни в какие контакты со стражей старалась не вступать.

Силы убывали, чувствовала она себя все хуже и хуже. Даже ходить было тяжело. Часто лежала на своем тюфяке, укрывшись старенькой шубейкой, мало спасавшей от промозглости и холода. Иногда, когда сил становилось совсем мало, накатывали приступы отчаяния и злобы от собственного бессилия. Все идет не так, дело всей жизни рушится, а она ничего не может сделать!

Сергей Борисов появился как раз в один из таких тяжелых моментов.

— Мария Александровна, — послышался от дверей тихий голос, — Мария Александровна, вы спите?

Она не ответила, только сильнее натянула на плечи свою шубку. Еще один любопытствующий! До чего они обнаглели, совсем покоя не дают!

Красноармеец вошел в комнату и робко приблизился к тюфяку:

— Мария Александровна.

Она не выдержала и резко села на постели:

— Ну, чего вам еще надо? Не можете оставить меня в покое?

— Мария Алекс…

— Вам ваше начальство приказало дежурить под дверью! — выкрикнула она, уже не владея собой. — Избавьте меня хотя бы от вашего присутствия в моей так называемой комнате!

Красноармеец слегка попятился от этого натиска, но не ушел.

— Мария Александровна, я ваш друг.

— Друг? — иронически переспросила Спиридонова — А может быть, провокатор?

Красноармеец поспешно вытащил откуда-то из-за пазухи клочок бумаги:

— Вот, посмотрите! Это вам.

Она недоверчиво взяла сложенную в несколько раз записку, развернула ее, пробежала глазами… Это было письмо от товарищей из ЦК. «Передавший это Сергей Борисов — честный и надежный товарищ…»

— Вы — Сергей Борисов?

— Да

— Вы социалист-революционер?

— Нет. По убеждениям я анархист. Но уж больно жалко мне на вас здесь смотреть. Уморят вас тут…

— Надеюсь, что выдержу. Царскую тюрьму и каторгу выдержала, и большевистскую выдержу.

Она окинула почтальона цепким, внимательным взглядом. А что, если это опять провокатор? Да нет, вроде не похоже. Совсем молоденький, физиономия простодушная, в глазах вроде бы искреннее сочувствие и сострадание. Ох, все равно опасно! Как бы еще раз не нарваться…

— Ну что ж, Мария Александровна, будете писать-то?

Спиридонова не ответила.

— А то если будете, я здесь дежурю завтра после полудня, тогда и возьму ваш ответ. Если опять же надумаете…

За перегородкой послышались тяжелые шаги. Почти сразу же вслед за этим дверь распахнулась, и в проеме возник толстый усатый красноармеец, явно слегка навеселе.

— Серега! — пророкотал он. — Ну че застоял, не нагляделся?

Приобнял Борисова за плечи и, слегка покачиваясь на широко расставленных ногах, продолжил:

— Он у нас, видите ли, новенький. А вы, видите ли, знаменитость. Так что уж не серчайте.

— Пойдем, Иван, пойдем, — Борисов сделал движение к выходу. — Пойдем.

Так, вполуобнимку, они и перешли в большую караульную комнату.

Месяц-другой Борисов исправно служил личным почтальоном Марии Спиридоновой — не потому, что он разделял ее политические взгляды. Просто ему было до смерти жалко это больную, затравленную женщину. Но добро наказуемо, и всему приходит конец. За разоблачением последовал арест: через некоторое время Сергей Борисов сам оказался узником ВЧК.

Из писем Марии Спиридоновой:

3 марта