Возьмем, "к примеру", деревянных индейцев

— Какая куча барахла! — насмехался Уолтер. — Как будто кто-то подметал лавку старьевщика и скинул весь мусор к тебе в карманы. Корешки квитанций со странным старинным шрифтом, вырезки из газет многолетней давности и все такое прочее. Однако, - он торжествующе ткнул в Дона толстым пальцем, деньги есть деньги, и неважно, сколько им лет. Верно? Совершенно верно! Старые долларовые бумажки, старинные золотые монеты. Время от времени. Ты не особо осторожничал, приятель. Так что давай, что же за «Испанское Сокровище» ты выкачиваешь? Выкладывай детали, сынок, а не то мне станет здорово грустно. А когда мне грустно, Мэри тоже…

Он говорил чистую правду. Дон уже давно это понял. А если Мэри не в состоянии себя защитить, разве дети смогут уберечься?

— Видишь ли, Дон, мне надоело жалкое существование из десяти процентов. Во мне говорит великое старинное американское желание: я хочу иметь собственное дело. А ты снабдишь меня капиталом. Итак, еще раз — последний — выкладывай детали.

Может, пришло время сказать ему? И после тяжелых раздумий возник ответ: «Да, настало время, время сказать правду». На душе у него сразу стало легко и весело, тяжкий груз (как ужасно долго, неизменно, привычно) свалился с его плеч.

— М-р Элвелл, пожилой джентльмен, поскользнувшийся на льду, ты не ошибся на этот счет, Уолтер…

Лицо Уолтера расплылось в привычной самодовольной улыбке.

— М-р Элвелл работал учителем математики в средней школе в конце квартала. Представь себе: такой гений и вколачивает алгебру в головы унылых детей! Но его это не сломило, ведь он просто зарабатывал на жизнь таким образом. А главным смыслом его жизни были пространственно-временные теоремы. Мы называли их «Уравнениями Элвелла»…

Уолтер фыркнул: «Ты хочешь сказать, что старый калека путешествовал во времени и оставил тебе свою машину?»

— Это не машина. Это просто… ну, как я понимаю, это и в самом деле что-то вроде карты. Он пытался разъяснить мне свои теории, но я никак не смог их понять. Они вроде чем-то похожи на шахматные задачи — в них я тоже никогда не мог ничего уразуметь. И когда мы договорились, что я отправлюсь в 1880 год, он мне все написал. Это вроде схемы. Нужно идти то вперед, то назад, то вверх, то вниз и через некоторое время…

— Через некоторое время оказываешься в 1880 году?

— Именно так.

На лице Уолтера возникло своеобразное выражение. «Я предполагал, ты попытаешься утаить от меня то, что я уже и сам сообразил», — сказал он, и преувеличенная тягучесть его южного выговора достигла предела. Он впервые говорил так с Доном, хотя тому чрезвычайно часто доводилось слышать, как подобный выговор звучал в разговорах с Мэри и детьми: «Карта, все те улики, которые ты по глупости оставлял в карманах, и уж самая большая глупость: ты вырезал свою корявую подпись на каждом из многих дюжин старых деревянных индейцев. Думаешь, я не в состоянии сообразить, что к чему?»

— Но то было на Канальной улице в 1880 году, а это теперь, — сказал Дон, старательно выражая голосом уныние. — Мне казалось, опасности нет.

Уолтер посмотрел на него. Уолтер, который за всю жизнь не заработал честно ни одного доллара и не потрудился хотя бы сделать вид, будто кормит жену, с тех пор как стали продаваться работы Дона, этот самый Уолтер спросил: «Ну хорошо, а почему 1880 год… и почему деревянные индейцы?»

Дон объяснил, что там он чувствовал себя в своей тарелке, что воздух там чище, еда вкусней, а русские представляют собой угрозу лишь для русских, что… вожди! Какое подлинное искреннее удовольствие, какая гордость рождались в нем, когда он вырезал эти фигуры.

Их использовали! В отличие от дурацких современных штуковин, которые он производил в настоящем, вся ценность которых зиждется лишь на том, что торгашам вроде Эдгара Фелда удается обмануть критиков и публику, и те верят в их достоинства.

Вряд ли Уолт что-либо расслышал.

— А сколько же денег ты можешь заработать, делая деревянных индейцев?

— По современным меркам не очень много. Но, понимаешь, Уолт, я вкладываю деньги.

Это и служило приманкой в расставленной им ловушке, и Уолт попался на нее, его зацепило: «Рынок! Будь оно все проклято, ну конечно же! Перспектива возникновения (впервые за всю его поганую карьеру) абсолютно верного дела, решительного шага, который непременно окажется метким броском, возможность перенестись туда, где ему будет известно наверняка, что произойдет дальше», — Уолтеру чуть не перехватило дыхание.

— Магнатом, — задыхаясь, проговорил он. — Ты мог бы стать магнатом, а тебя хватило лишь…

Дон сказал, что не хочет быть магнатом. Хочет просто вырезать деревянных…

— Да что там, я мог бы превратить нас в нечто получше магнатов! В королей! Императоров! Один самолет… — Он притих, когда Дон растолковал ему, что с помощью уравнения Элвелла можно переместить только человека вместе с одеждой и поклажей. «Люгеры, — забормотал он. Пистолеты-пулеметы. Если я стану миллионером, мне понадобятся телохранители. Гульд, Фиск, Морган — пусть глядят в оба, вот так-то».