Возмездие

Третий, поглядев на семейное воссоединение, покачал головой, что-то хмыкнул под нос и прошел дальше по коридору. Счастливчик заворчал, я снова прикрыла веки и погладила кота по спине.

- Постелю тебе в своей спальне, вторая комната – кабинет, так что там негде прилечь.

- А сам? – не открывая глаз, спросила я.

- А с тобой разве нельзя? – хмыкнул Третий. – После того, что мы проделали в прихожей, стесняться глупо.

- Кто сказал, что я стесняюсь? Проделанное в прихожей было случайностью – не более чем проявлением бушующих гормонов, а спать в одной постели – это уже куда более личное, чем простой трах в коридоре.

- Забегая наперед, скажу, что наши гормоны побушуют еще не раз, милая. Так что, придется сблизиться, - прокричал издалека Третий.

- Я еще ни на что не согласилась, - так же громко ответила я.

Счастливчик нервно двинул ухом. Не иначе потому как вечер всё острее смахивал на историю в духе Льюиса Кэррола.

- Куда ты денешься, - пропел в ответ Третий.

Отвечать не стала – сделала вид, что не расслышала - шутки утомили. Наверное, потому что, никакие это были не шутки.

Через несколько минут Третий по-джентельменски уступил свою опочивальню, и мы с котом без промедлений туда перебрались.

Уснула я на широкой чужой кровати, где простыни пахли липовым медом и мятой. Уснула, с мыслью о том, что чуднее вечер мне проводить не доводилось.

***

В палисаднике цвели яблони – их свежий, пряно-весенний дух кружил голову и будоражил просыпающуюся живность - к одному из раскрывшихся цветков как раз подлетел толстый шмель.

Он долго устраивался – то усаживался, то снова кружил неподалеку, но неизменно возвращался к запримеченному цветку.

Земля под ногами была влажная, рыхлая – свежевскопанная. Отец обычно управлялся скоро – минут за двадцать, хотя и некуда было спешить. Он привычным, сильным движением втыкал штык лопаты в землю, повязывал на поясницу байковую клетчатую рубашку, оставаясь в белоснежной футболке, и после: работа вскипала. В скором времени закончив дело, и утирая лоб тыльной стороной ладони, отец оглядывал палисадник внимательным взглядом – подмечая новый фронт работы, и к этому времени мама как раз выносила из дома прозрачный графин с яблочным компотом.

Родители нередко устраивались на лавочке под кустом сирени – говорили о чем-то, иногда смеялись…

Сейчас у забора распускал первые листочки крыжовник – его густо растущие кусты давали щедрый урожай, и какое изысканное из него получалось варенье! Чудо, а не десерт! Соседи часто интересовались рецептом, да только все равно ни у кого не получалось повторить вкус того варенья. Выходило оно неплохим, причем, весьма и весьма – мама улыбалась, когда приносили на пробу, но все же… не хватало упругости ягодам – чтобы лопались на языке, выпуская кисло-сладкий сок. И немудрено – ленились ведь сделать все тщательно. Мама же, перебирая бусинки крыжовника, всегда отделяла перезрелые, а те, что оставались в ведерке – зеленоватые, тугие, после фаршировала кусочком грецкого ореха. Забракованным ягодам применение находилось быстро – они все оседали в наших с папой животах. Мама же, посмеивалась только, и ловко нашпиговывала орехами крыжовник. Ягоду за ягодой. Кропотливая это была работа – из крупного ведра собранных плодов получалось две-три небольшие баночки варенья. Зато, какое оно было на вкус – неповторимое. И радостно было открыть лакомство суровой зимой, когда за окном воет и стонет ветер. Трепетно было переливать его в стеклянную пиалу и подавать к душистому чаю, приправленному специями. И пусть много в кладовке хранилось заготовок: закатанные помидоры, хрустящие огурцы – все как один пупырчатые, размером с мизинец; нарезанные кружочками кабачки, соте из баклажанов, сладковато-острое лечо, закупоренные банки с черешней, вишней… то же варенье – смородиновое, клубничное… но, все равно не было ничего вкусней того - крыжовникового. Наверное, потому, что те вечера – пока сортировали, чистили, мыли, фаршировали - были уютными, семейными, теплыми, как мягчайшая кошачья шерстка. И вкус у варенья получался особенный, ни с чем другим несравнимый.

А земля и правда, рыхлая – ноги утопают в ней, вязнут. До лавочки бы добраться, не испачкав сандалии – как только в них по ранней весне пальцы не мерзнут. Лавочка старая – на ней ножиком выцарапано «Злата» и рядом пририсовано корявенькое сердечко. Скамейка еще влажная, но сидеть приятно, и дышится легко, свежо. Полной грудью дышится, как давно не бывало.

А яблони всё цветут, испуская дивный аромат – на него слетаются молодые пчелы, и, надо же – прогоняют неповоротливого шмеля – вот он, теперь кружит у волос.

Скрип калитки привлекает внимание, и отступают на задний план запахи, навеянные воспоминаниями вкусы, потому что замечаю - мама идет.

Она так молода, и так невозможно красива! Улыбается, смотря под ноги, и от глаз к вискам бегут лучистые морщинки. Хочется встать, кинуться навстречу, обнять, но почему-то невозможно пошевелиться.