Возмездие

«Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России — русский народ заплатит за это озёрами крови».

Окончательный приговор великого пролетарского писателя был жесток:

«Большевизм — национальное несчастье!»

В позднем раскаянии Горький словно мстил Вождю большевиков за свою многолетнюю дружбу, преданность и любовь.

* * *

В феврале Петроград оцепенел от страха, — немецкие разъезды замаячили недалеко от Путиловского завода. Советское правительство, испугавшись, покинуло Смольный и переехало в Москву, а в Петрограде оставило Зиновьева, Урицкого и Бокия.

Мария Валентиновна, жена Шаляпина, однажды не удержалась:

— Да хоть бы нас взяли поскорее, что ли… Глаза бы не смотрели!

3 марта был подписан Брестский мир, и большевики успокоились.

Приближалось 1 мая, первый пролетарский праздник. Власти готовились отметить его с необыкновенной пышностью, как бы в пику всем врагам молоденькой республики Советов. Весна в том году выдалась холодная, несло дождь со снегом. Но торжествующие футуристы самозабвенно хлопотали. Москва и Петроград украсились гигантскими квадратами и ромбами, намалёванными рожами с треугольниками вместо глаз. По улицам разъезжали грузовики с актёрами: они на ходу изображали мистерии «Подвиг Степана Халтурина», «Парижская коммуна».

Маяковский, широко разевая рот, угрожающе рявкал:

Белогвардейца найдёте — и к стенке.
А Рафаэля забыли?
Забыли Растрелли вы?
Время пулям
    по стенкам музеев тенькать.
Стодюймовками глоток
    старьё расстреливай!
А почему не атакован Пушкин?
А прочие генералы-классики?

28 апреля Фёдор Иванович Шаляпин принял участие в благотворительном праздничном концерте. Устроителем выступил шапочно знакомый дирижёр по фамилии Блинкин. Он уговорил певца отважиться на необыкновенный шаг: спеть наконец не на русском языке, не на итальянском или французском, а на идиш. И не отстал, пока не уговорил. Фёдор Иванович выучил известную у иудеев «А — тик-ву» (в наши дни — гимн государства Израиль). Блинкин устроил так, что Шаляпин открывал концерт. Успех был средним, аплодировали больше имени, чем исполнению. Дальше праздничный концерт пошёл наперекосяк. Объявили романс Рахманинова на стихи Мережковского «Христос воскрес» (как раз заканчивалась страстная неделя). Исполнитель был молод и совершенно неизвестен. Он волновался. Выходить на сцену после самого Шаляпина! К тому же его смущало обилие среди публики матросов с винтовками. Этим подавай «Дубинушку», а не духовное произведение! Так и вышло. Едва актёр запел, какой-то матрос вскинул винтовку и выстрелил. Пуля просвистела мимо, но певец свалился в обморок.

Спасать положение выпало какому-то шустрому затейнику по фамилии Лившиц. О его успехе на следующий день газеты рассказали так: «…Сначала исполнен был „Интернационал“, затем тов. Лившиц, вызывая интерес и удовольствие, подражал лаю собак, визгу цыплёнка, пению соловья и др. животных, вплоть до пресловутой свиньи».

А в пасхальную ночь на квартиру Шаляпина с обыском пожаловала ватага пьяных матросов. Певец встретил их в надменной царской позе:

— Господа, у меня имеется правительственный документ. Прошу ознакомиться.

Он протянул охранное свидетельство за подписью Луначарского.

В прихожей становилось тесно, — с лестницы в распахнутую дверь подваливали всё новые ночные гости. Мария Валентиновна, кутаясь в роскошный халат, стояла за спиной величественного мужа.

Старший из матросов, посапывая, распространяя сильный запах сивухи и махорки, медленно оглядел её с головы до ног, затем так же медленно с ног до головы и перевёл взгляд на хозяина дома.

— А ну с дороги!

Толпа повалила в комнаты. Фёдор Иванович и Мария Валентиновна оказались отодвинутыми в сторону. Певец держал в руке бесполезную бумагу.

Один из матросов снял со стены, с ковра, старинный пистолет:

— Это зачем?

— Это антиквариат! — рассерженно отчеканил Шаляпин. На его голос живо оглянулся старший.

— Ты скажи, гадина, что мы с тобой… В Чека захотел?

Раздался звучный бряк бутылок — гости наткнулись на винные запасы. Это спасло хозяев от дальнейших унижений.

Проворно рассовав бутылки по карманам, матросы вывалились из квартиры.

Мария Валентиновна, сжимая виски, закатилась в злой истерике:

— Ну, чего ты ждёшь? — накинулась она на мужа. — Скажи: чего-о? Надо поскорее уезжать, уезжать, уезжать!

Откидывая ногой полу халата, Фёдор Иванович прошел в кабинет и без сил обрушился в кресло. От пережитого унижения у него бешено колотилось сердце.

Нет. так больше нельзя! Дождавшись утра, он поехал на Гороховую. Самого Урицкого на месте не оказалось, его принял Бокий.