Возмездие

«На Юге творились и творятся величайшие безобразия и преступления, о которых нужно во всё горло кричать на площадях, но, к сожалению, пока я это сделать не могу. При нравах, которые здесь усвоены, мы никогда войны не кончим, а сами очень быстро скончаемся — от истощения. Южный фронт — это детище Троцкого и является плотью от плоти этого бездарнейшего организатора… Армию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась величайшая путаница. Путанику не место в организме, который должен точно и отчётливо работать, а военное дело такой организм и есть».

Серго Орджоникидзе, зная Ленина давно и довольно близко, писал ему с фронта:

«Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством… Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого? Как же он допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо!»

Красная Армия создавалась и сражалась, изнемогая от борьбы не только с белогвардейцами, но и с собственным наполеончиком в пенсне.

Горечь поражения

Рядом с океаном не роют колодца.

Восточная мудрость

Ленину исполнилось 50 лет.

Неизбежная суета вокруг юбилейной даты раздражала председателя Совнаркома. Он считал дурным тоном выносить на широкую публику сугубо интимные события. К тому же и дела в республике не располагали к празднествам. В конце концов его уговорили появиться в назначенный час в тёмно-вишневом зале Московского горкома партии в Леонтьевском переулке. Он пообещал, но с неохотой.

Заседание состоялось 23 апреля, с опозданием. Приглашённых было немного. Доклад сделал Каменев, вальяжный, благообразный, с размеренной профессорской речью. Луначарский, по обыкновению возбуждаясь от собственного красноречия, заметно оживил зал, заставил смеяться и смеялся сам, лоснясь крупным толстым носом… Ольминский со своим казённым задором партийного публициста составил выигрышный фон для следующего оратора — Максима Горького. Худой, сутулый, с выпирающими лопатками, Горький говорил взволнованно. Он искренне любил Ленина, хотя два года назад в своей газете «Новая жизнь» подвергал его жестокому разносу. Их примирило покушение на Ленина Каплан.

Искренность Горького была неподдельной. Иосиф Виссарионович внимательно смотрел, как старый больной писатель усаживается на своё место и возит смятым платком по неряшливым усам, пожелтевшим от никотина…

Внезапно в конце зала, в самых последних рядах, резко затрещали аплодисменты. Люди стали оборачиваться и вскакивать на ноги. По проходу своей характерной пробежкой двигался Ленин — в наброшенном пальто, с голой головой. Жестом руки он утихомиривал всё пуще бушевавший зал. Поднялся на ноги президиум. Подхватив полы пальто, Ленин легко взбежал и быстрым рыскучим взглядом отыскал сталинские глаза. Иосиф Виссарионович понял, что имеется настоятельная необходимость поскорее встретиться. Юбилейная говорильня, таким образом, выглядела досадной потерей золотого времени. Видимо, пока они тут славословили, произошло что-то существенное, важное. Уж не Врангель ли зашевелился в своём Крыму? Этого ждали…

На коленях Сталина лежал вчерашний номер «Правды», посвящённый юбилею Ленина. На развороте, крупным «подвалом», помещена его, сталинская статья «Ленин, как организатор и вождь РКП».

Из голенища сапога Иосиф Виссарионович достал записную книжку, раскрыл и вдруг закусил зубами кончик карандаша. Постойте-ка, а не поляки ли зашевелились? Последняя разведывательная сводка сообщала, что в Варшаве появились и ведут с Пилсудским какие-то переговоры Петлюра и Савинков. Соединение таких персон — смесь достаточно гремучая!

Ленину пришлось выступить. Он поблагодарил за поздравления и стал говорить о дисциплине, об усложняющейся международной обстановке. Да, одолели и Деникина, и Колчака. Но Врангель! Но поляки! Война гражданская кончается и всё заметнее маячит война с соседней державой. А за спиною Польши, и это не секрет, стоит Европа… да и только ли Европа?