Возмездие

Врачиха испуганно дернулась в попытке вытащить руки из-под стола, которым она была прижата к стене, но ей пришлось для этого широко развести их в стороны и протащить вверх вдоль стены, словно махнув крыльями. Потом она поспешно вытянула руки над столом и повернула их – сначала ладонями вверх, а потом вниз.

– Надо же, чистые, не в крови, – усмехнулся Степан. – А должны бы! Ты же этими руками убила мою жену. Нужно наказать их… – и он, молниеносным движением прижав обе ее руки своей широкой ладонью к столу, дважды рубанул топориком – сначала по одной руке, потом – по второй…

Удары были настолько сильными, а топорик таким острым, что части рук с легким хрустом отделились от локтевого сгиба и лежали теперь рядышком на столе, окропляемые сверху брызжущими струйками крови из судорожно дергающихся обрубков, несколько секунд назад бывших еще цельными и сильными руками хирурга.

– Больше они никого не убьют! – констатировал Степан с мрачным удовлетворением.

Шубина открыла рот, но из него вместо крика донесся лишь приглушенный сип, глаза ее широко раскрылись, а зрачки наоборот сузились до булавочной головки, лицо залила смертельная бледность. Потом глаза ее закатились под лоб, тело обмякло и, упав лицом на стол меж окровавленных останков своих рук, Шубина потеряла сознание.

Степан положил топорик на стол и откинулся на спинку стула, отрешенно наблюдая, как из ран врачихи пульсирующими толчками вытекает кровь. Он не желал смерти самой Шубиной, он хотел смерти только для ее рук, убивших его жену. То, что это было неотделимо одно от другого, он осознал только сейчас, но ничего менять не собирался, а просто молча смотрел и ждал…

Шубина умерла, не приходя в сознание. Случилось ли это от болевого шока или уже от потери крови – об этом мог бы сказать только патологоанатом, к которому Шубину впоследствии привезут на вскрытие.

Поняв, что врачиха умерла, Степан встал и вышел из квартиры, также абсолютно не таясь. Теперь ему нужно было идти домой. Наказание ждало всех виновных в смерти Насти…

Дома он вырвал из Гришиной тетрадки, лежащей на книжной полке, лист, сел за стол и принялся писать. Закончив, он быстро перечел написанное, кивнул. Потом, положив лист на стол, прижал его кружкой, встал и вышел из дома.

В сарае, в углу, где хранились его инструменты и огородный инвентарь, он снял с гвоздя серп, висящий там еще со времен его прабабушки и, отойдя к ящикам, присел на один из них. Посидев так несколько минут, он расстегнул брючный ремень…

Виновные в смерти Насти должны быть наказаны. Все, без исключения… А, значит, и он – тоже…

«Не себя убиваю, а ту лишь часть, что отняла жизнь жены…» – думал он, занося серп над своим оголившимся естеством и веруя, что его самонаказание является справедливым возмездием, а не грехом самоубийства.

***

– Четыре смерти… – прошептал Сергей Николаевич, дождавшись окончания рассказа начальника убойного отдела, и обхватил голову руками. – Господи, да за что же это?

– Почему четыре? А кто еще? – не понял милиционер. – Только трое ведь…

– А дитё, которое было убито, даже не родившись на свет… Или вы его за человека не считаете? А ведь это тоже был человек – моя будущая внучка или внук, – горестно сказал Сергей Николаевич и покачал головой: – Всю жизнь сами себя истребляем… Что же мы за люди такие?..

Санкт-Петербург,

7 октября 2007 г.

© 2007, Институт соитологии