Возмездие

—        Что вы имеете в виду?

—        А знаете, Валентин Антонович, мне ведь придется вас задержать.

—        Как? На сколько?

—        Пока суток на трое. А там видно будет.

—        На каком основании? Вы что? — вскричал танцор. — У меня спектакль вечером!

—        Придется пропустить, — вздохнул Турецкий.

—        Меня из труппы выгонят, вы что? Куда я денусь-то? Это бесчеловечно! На каком основании?

—        На каком основании? У меня, видите ли, есть основания подозревать вас в совершении тяжкого преступления. Нужна биологическая экспертиза, дактилоскопическая, потом следует провести опознание. Все это удобнее делать, имея вас, извините за невольный каламбур, где-нибудь поблизости. Чтобы не искать. Как Андрея Маслова.

—        A-а!! Так вы хотите «повесить» на меня Новгородского? — взвизгнул танцовщик.

—        Кажется, вы не знали его фамилии? — как бы удивился Турецкий.

—        Знал, конечно! Только меньше знаешь, крепче спишь! На черта мне вам про него рассказывать? Вы меня от них отмажете, что ли?

—        От кого?

—        От всех этих деятелей, клиентов наших. Андрей попробовал Новгородского шантажировать, и что? Начал пугать его, что выступит в телепередаче какой-то. Типа «Стирки». Дурак! Приехал из своего Коврова, думал, все эти «Стирки» и «Окна» про живых людей с улицы делаются. Я ему, дураку, объяснял, что там статисты из одной программы в другую перепрыгивают. Новый грим, парик — вот и новый образ.

—        Маслов шантажировал Новгородского? — пепе- бил Турецкий.

—        Пробовал. Ему, видите ли, машину срочно захотелось. Всего-то пару месяцев как в труппу попал, а уже «рено» ему подавай! И начал выклянчивать у Новгородского. А тот с машиной не спешил. Тебе, говорит, еще рано. Еще не отсо... не отработал на машину. Да и вообще, этот Новгородский, он мальчишек предпочитал. Совсем салаг. С нами уж так, до кучи. Мне двадцать два — так он мне прямо в глаза говорил, что я для него староват. Андрею девятнадцать, так и то... Не больно-то Жорж им увлечен был. А вот когда его младший брат из Коврова приехал, вот тут у Жоржа глаза и заблестели. А Андрей, вместо того чтобы брата в хорошие руки пристроить, отправил его назад, в Ковров, да еще сдуру пригрозил Жоржу телевидением. И все. Где тот Андрей? Никто не знает! А у меня мама старенькая, я у нее и кормилец, и опора, и единственная радость!

—        Я очень сочувствую вашей маме. Тем не менее, Валентин Антонович, вам придется на несколько дней подзадержаться, — произнес Турецкий.

—        Я имею право на звонок, — совсем уж по-киношному произнес Варфоломеев.

Глава двадцать девятая ЧУЖАЯ ВОЛЯ

Раздался звонок в дверь. Звонок был коротким, слабым, словно тот, кто стоял за дверью, долго колебался, позвонить или нет.

—        А, Оленин, пришел? Ну проходи. — Юрий Максимович отступил, пропуская Митю в квартиру. — Раздевайся. Хорошо, что пришел.

Митя стащил куртку, повесил ее на вешалку и все медлил, топтался в прихожей.

—        Ну, что же ты? Не стесняйся, проходи.

—        Мама просила поздравить вас с праздником. Вот, подарок от нее.

Оленин неуклюже сунул в руки учителя пакет.

—        Спасибо Марине Борисовне. Действительно, Новый год на носу. Двухтысячный! Подумай, Митя, заканчивается целое тысячелетие! А впереди у тебя, Митя, поступление в университет. Хочется в универе учиться? Конечно, хочется. Не в армию же идти. Правда, ты уже столько двоек нахватал, что следует подумать об армии. Исправлять думаешь? Молчишь? Ну что мы здесь в прихожей, как неродные? Пойдем, я тебя чаем напою. Иди в кабинет, я сейчас.

Митя прошел в кабинет, где всего полгода назад он сидел рядом со своим тогда еще божеством, упивался сытной едой, которая после походного голода казалась неправдоподобно вкусной...

И все, что случилось потом, тоже казалось неправдоподобным... Но оно случилось, Митя помнил об этом каждую минуту. И пришел сюда потому, что ему не давал покоя мамин рассказ о пропаже картин. И потому, что Максимыч закидывал его двойками преднамеренно. И что-то нужно было со всем этим делать. Митя хотел попросить учителя, чтобы его перевели в другой класс.

А пока он рассматривал картины, пытаясь отыскать те, о которых говорила мама. В прошлый раз, летом, он не слишком-то разглядывал стены кабинета и, конечно, не запомнил досконально, какие именно полотна их украшали.

Юрий Максимович внезапно распахнул дверь, словно стоял за ней и наблюдал за ним в какое-то невидимое Мите отверстие. Он вкатил сервировочный столик, на котором стоял графинчик с коньяком («Ни за что не буду пить!» — дал себе зарок Митя), крупные, нарядные мандарины в вазочке, дорогие конфеты и аккуратные бутерброды с черной икрой. Чайные чашечки белого фарфора, столь же изящный, почти прозрачный высокий чайник. Все изысканно, красиво и... порочно. Почему-то теперь Митя ощущал присутствующий здесь порок почти осязаемо, словно дурманящий аромат восточных палочек.