Возмездие

    — Товарищ полковник! Недалеко от нашего городка, в горах, красноармейцы освободили лагерь вывезенных из нашей страны детей дошкольного и школьного возраста, на которых фашисты проводили разные опыты. Страшно смотреть на их изможденные, высохшие, недетские лица…

    Млынский вздрогнул, быстро встал.

    — Сколько километров до этого лагеря?

    — Километров тридцать — тридцать пять, не больше.

    — Поехали, — проговорил Млынский и, надев фуражку, вместе с Воробьевым вышел из штаба.

    Концентрационный лагерь находился в горах, на широком плато. Он обнесен двухметровым забором из колючей проволоки. Посреди лагеря, на солнцепеке, расположились в ряд десять приземистых деревянных бараков. В них на сбитых из досок нарах жили дети, вывезенные из Советского Союза. Рядом — большое, светлое, каменное, опрятное здание. Это больница, в которой фашистские «врачи» брали кровь у детей, проводили на них разные эксперименты, изможденных детей умерщвляли и отправляли в крематорий.

    Стоит солнечный день. Набегающий с гор ветерок приносит прохладу. В освобожденном Красной Армией концентрационном детском лагере полным ходом идет работа по санитарной обработке детей. Прямо во дворе солдаты-парикмахеры стригут под машинку слипшиеся, завшивевшие детские волосы. Тут же в специальных автомашинах-банях медсестры и санитары снимают с них лагерные робы, моют, одевают их в новую детскую одежду, обувают и направляют на питательный пункт, который расположился у больницы под вековым дубом. Из дымящихся стоящих в ряд походных кухонь проворные повара черпаками наливают в солдатские котелки вкусный, приятно пахнущий борщ, накладывают в тарелочки гречневую кашу, кладут на нее по ломтику белого хлеба и вручают выстроившимся в ряд к кухням изможденным детям. Получив обед, они отходят в сторону, садятся за наспех сбитые солдатами из досок столы и жадно поглощают пищу.

    Машина въехала в лагерь, остановилась возле комендатуры. Из нее вышли полковник Млынский и майор Воробьев. Увидев их, к ним подошел стоявший у комендатуры средних лет офицер и, приложив руку к пилотке, представился:

    — Главный врач сангруппы по эвакуации детей подполковник медслужбы Виноградов. Чем могу служить, товарищ полковник?

    Млынский поздоровался с ним.

    — Мы хотим осмотреть лагерь.

    — Пойдемте, я покажу вам, как издевались над нашими детьми фашистские головорезы, — отозвался Виноградов, и они все вместе пошли по лагерю.

    Млынский с болью в сердце смотрел на сидевших, лежавших на земле и бревнах худеньких, с бледными лицами, в лагерных робах с номерными знаками на груди детей, дожидавшихся очереди на стрижку. Он подошел к ним и спросил:

    — Ребята, вы откуда? Из каких городов и сел?

    Веснушчатый, лет двенадцати, мальчик, ласково взглянув на полковника, ответил:

    — Я — из Минска, мой папа — партизан.

    Черноглазая, лет пяти, девочка пролепетала:

    — Я хочу к маме, — и расплакалась.

    — Как тебя звать? — поглаживая ее по головке, спросил Млынский.

    — Наташа, — несмело ответила девочка и снова расплакалась.

    — Успокойся, Наташа, мы найдем твою маму, — проговорил Млынский и отошел от детей.

    Остроносый, высохший, голубоглазый, лет восьми, мальчишка, не спускавший глаз с Млынского, вдруг вскочил с бревна и бросился к нему, выкрикнув:

    — Папа, папа Ваня! Я — Володька!

    Млынский, подбежав, подхватил мальчишку, поднял, взглянул ему в лицо и, покрывая его поцелуями, задыхаясь, проговорил:

    — Володька!.. Сынок мой!.. Как я рад, что ты нашелся! — И из его глаз покатились слезы.

    — Я тоже, — крепко обнимая за шею Млынского, пересохшим голосом прохрипел Володька.

    Последние бои в Берлине…

    Знамя над рейхстагом…

    Обугленный труп Гитлера…

    Подписание капитуляции в Карлхорсте…

    Закопченные стены рейхстага, где рядом с другими расписался Ерофеев: «Ни хрена, дошли всем чертям назло. Фашистская Германия разгромлена. Возмездие свершилось. Старшина Ерофеев с Волги».

    Внизу стояли и улыбались, глядя на эту надпись, Млынский, Канин, Хват, Карасев, Воробьев, Бейсамбаев, Бондаренко, Катя Ярцева и другие…

    Возвращались на двух машинах. Пробирались по улицам, объезжая завалы и еще дымившиеся дома. И везде, куда ни глянь, — щебень, битый кирпич, стекла и белые флаги. Шли навстречу колонны пленных немецких солдат и офицеров.

    В Веймаре было тихо и чинно. Целехонькие виллы прятались в зелени садов.

    — Буржуям и тут везет, — сказал Ерофеев. — Уцелели, сучьи дети!

    — Ну, я думаю, ненадолго, — усмехнулся Канин.

    И тут из подвала одного из домов раздался выстрел фаустпатрона. Вторую машину перевернуло. Отлетело и покатилось колесо… Шофер был убит, а Ерофеева взрывом отбросило в сторону.

    Из первой машины ударили по подвалу автоматные очереди, потом туда полетели гранаты…

    Катя Ярцева и Млынский склонились над Ерофеевым. Тот, тяжело дыша, силился улыбнуться.

    — Вот… где нашла…

    — Немедленно в машину! — приказал полковник. — В госпиталь!

    — Подожди, Петрович, — сказал Ерофеев. Он увидел, как из подвала вывели человека в кожаном пальто и хрупкого мальчишку лет двенадцати. Это были унтерштурмфюрер Рот и Иоганн Бютцов. Их подвели ближе.