Возмездие

    Солдаты, проводив их взглядом, снова стали смотреть на разделившую окопы противников ничейную землю, над которой по-прежнему с той и другой стороны взлетали ракеты…

    Бригаденфюрер Вольф сидел в своем кабинете, удобно устроившись в мягком кожаном кресле, и, щурясь, разглядывал сквозь дым сигары Охрима Шмиля, который стоял перед ним навытяжку. На лацкане пиджака у Шмиля висела бронзовая медаль.

    В сумрачной глубине кабинета, прислонившись спиной к изразцовой печке, со скрещенными на груди руками стоял штурмбанфюрер Занге.

    — Шмиль, — сказал Вольф, — эту медаль за храбрость ты заслужил. Кроме того, тебе будут выданы деньги.

    — Благодарю, господин генерал! — поклонился Шмиль.

    — Хорошие деньги, Шмиль, — продолжал Вольф. — Но мы их даем не только за прошлое. Тебе придется еще поработать, тем более что числится за тобой должок: ты не выполнил главное наше задание — ликвидировать Млынского.

    Шмиль опустил виновато голову.

    Заиге медленным шагом подошел к столу, не глядя на Охрима, будто вовсе не замечая его присутствия.

    — Этот Шмиль очень везучий парень. Побывать у черта в зубах и вернуться живым не всякому удается…

    — Расскажите-ка, Шмиль! — приказал Вольф. — Подозрительность штурмбанфюрера из профессиональной необходимости превратилась в черту характера. — Последние слова Вольфа несомненно были сказаны для Занге.

    Шмиль преданно глядел Вольфу в глаза.

    — Я был ранен в отряде Млынского до того, как успел подготовиться к покушению. Ранение было тяжелым, меня увезли самолетом через линию фронта в тыловой госпиталь. После выздоровления я был направлен на передовую и при первой возможности перешел…

    — С тех пор он семь раз переходил линию фронта, выполняя мои задания, — сказал Вольф и спросил у Занге: — Ты удовлетворен?

    — Да, — коротко ответил Занге. — Млынского он узнает в лицо?

    Вольф вопросительно посмотрел на Охрима.

    — Думаю, мы с майором узнаем друг друга, — ответил Охрим.

    — Хорошо, — кивнул Занге. — Он подойдет.

    Вольф улыбнулся.

    — Еще бы… Иди, Шмиль. Когда будешь нужен — вызовем.

    — Слушаюсь, господин генерал! До свиданья, госпо-дин штурмбанфюрер, — поклонился Охрим Занге.

    — Ну иди, иди, — махнул рукой Вольф и, когда вышел из кабинета Охрим, сказал: — Один из лучших моих агентов. Сейчас он нацелен на городское подполье. Кстати, Алерт на полном доверии у большевиков, с которыми связан. Пора приступать к решительным действиям.

    Ранним утром в окно школы раздался стук.

    Женщина в платке, накинутом на плечи, позвала:

    — Катерина! Катерина!

    Девушка приоткрыла окно.

    — Что? — спросила испуганно.

    — Докторша партизанская у тебя стоит?

    — Здесь…

    Ирина Петровна подошла к окну, сонно протирая глаза.

    — Что случилось?

    — Здравствуйте… Женщина трудится… Лосенкова Анна… Помогите, не хватает силов у нее, никак не родит…

    — Иду. — Ирина Петровна, прихватив свою сумку, вышла, обернулась к окну, в котором еще стояла учительница. — Если что, где искать меня, знаешь?

    — Знаю…

    — Ну пошли…

    …В печи кипела вода в чугунках и ведре. Суетилась женщина у кровати, отгороженной ситцевой занавеской от печки, с которой свисали три неостриженные светлые головки. И когда раздавался крик матери, две младшие девочки начинали всхлипывать, а старшая крепилась, кусая губы.

    Вошли Ирина Петровна и женщина, которая ходила за ней. Раздеваясь, Ирина Петровна сразу увидела девочек. Вынула обмылок из сумки, приказала женщине, вышедшей к ней навстречу:

    — Полейте!.. Давно?

    — Полсуток уже, — ответила та, выливая из ковшика воду на руки доктору. — Совсем ослабела…

    — А муж где?

    — Так нету. Забрали ироды мужика…

    — Полотенце! — сказала Ирина Петровна.

    — Вот… — Женщина подала заранее приготовленный чистый рушник.

    — Правда, будто Павлушкина, старосту, судить будут нынче? — спросила та, что пришла с Ириной Петровной.

    — Наверное…

    — Так он и продал Лосенкова, мужика ее, за то, что он хлеб давал партизанам. А как не дашь?.. Свои.

    Снова закричала роженица. Ирина Петровна, оставив полотенце, подошла к ней.

    — Ну вот, родная, теперь не волнуйся… Все будет хорошо. Не впервой ведь… а?

    Женщина тяжело дышала. Лицо было мокрым от слез и пота. И все же она, улыбнувшись Ирине Петровне, кивнула:

    — Ага…

    На рассвете группа всадников появилась на опушке леса. Перед ними в туманной утренней мгле утопала деревня.

    Млынский спал у окна на лавке, укрытый шинелью, Ерофеев — у двери. Он приподнялся на локте, насторожился. Услышав шум за дверью, вынул на всякий случай пистолет из-под вещмешка, лежавшего в изголовье.

    — Ерофеич! — раздался голос Горшкова. — Не пальни спросонья в гостей.

    — Черти носят! — проворчал Ерофеев.

    Млынский резким движением сел на лавке.

    — Что? — И сна уже ни в одном глазу. На крыльце громыхали сапоги, — Отвори! — Млынский застегнул воротник гимнастерки.

    В горницу, звякнув шпорами, вошел Семиренко с неизменной шашкой у пояса, следом — человек в полушубке и в башлыке, надвинутом на лицо.

    Горшкову, который сопровождал их, и Ерофееву майор приказал:

    — Проследите, чтобы нам не мешал никто!

    — Есть! — И Горшков исчез за дверью следом за Ерофеевым.

    — Ну здорово, бродяга! — обнял Млынского Семиренко.