Возмездие

Снаружи ждал грузовик. Я вышел последним. Старался собрать свои немногочисленные пожитки, да только длинные шины на обеих руках вызывали боль при любом движении. Мак — что уже вошло в обычай за последние дни — помог уложиться. Выйдя из лазарета, я присоединился к остальным, и мы залезли в кузов. Уже светлело, когда мы проскочили главные ворота Канбурского лагеря. Не оставляла мысль, что эта поездка вполне может быть последней, и холодный свет зари подходил идеально.

Грузовик вновь отвез нас лишь на небольшое расстояние; мы двигались черепашьим шагом по кругам мучений. Теперь выяснилось, что нас доставили непосредственно в город Канбури. Машина шла параллельно руслу Мэклонга, по узкой улочке, застроенной длинными кварталами вполне солидных домов сиамских и китайских торговцев. Я не раз видел это место белым днем. Как правило, первый этаж отводился под лавку, склад и контору; на втором этаже жили хозяева. Возле одного из таких домов мы и остановились. Это было высокое строение со специальной защитной стеной, выходившей на улицу. Возле узенького входа вооруженный часовой. Вплоть до этой минуты мы и не догадывались, что у кэмпэйтая имеется местная штаб-квартира. Наша война вдруг резко поменяла характер: теперь оружием становились тайны, подозрительность и паранойя.

Нас согнали с кузова и торопливо провели по сумрачному коридору на задний дворик, который неширокой полосой тянулся до реки. Хотя глянцевый простор мутного потока раскинулся совсем близко, берега оказались слишком отвесными, а сама река протекала далеко внизу. По левую руку дворик заканчивался стеной, вдоль нее были устроены небольшие клетки: в длину метра полтора, ширина сантиметров семьдесят пять, высота менее полутора метров. Потолок сплошной, гладкий и твердый; на солнце работает как электроплитка. Передняя стенка была собрана из перекрещенных стволов бамбука.

Нам разрешили оставить при себе по одеяльцу, кружке для воды и майку с шортами, которые были на нас надеты. Остальные вещи, в том числе обувь, отобрали. Нас постепенно лишали последних крупиц личного достоинства и уже успели запихать чуть ли не в стойла.

Дверцы закрыли на замок, и мы остались наедине со своими мыслями. Я лег на пол, по диагонали. Во мне больше метра восьмидесяти, поэтому пришлось поджать ноги, а руки развернуть вверх, чтобы не придавить места переломов собственным весом. Впрочем, деваться было некуда. Хотя громоздкие шины и повязки ужасно мешали, стоять пригнувшись тоже не выйдет, да еще под самым потолком. От дикой жары перехватывало дыхание; солнце поднялось и словно высосало воздух из клетки.

Друг с другом мы не общались; о том, чтобы перекрикиваться, не могло быть и речи: в дворике стоял часовой с безжалостной физиономией, и длинный штык его винтовки отбрасывал тень на землю перед нашими клетками. Где-то ближе к полудню нам дали по чашке отчаянно пересоленного риса, слепленного в тяжелые, будто свинцовые комки. Вечером последовала новая порция этой обезвоживающей массы. Я отнесся к ней с крайним подозрением и старался есть как можно меньше. А вдруг они так пытаются нас сломать, жаждой довести чуть ли не до сумасшествия? Увы, вплоть до самого конца нас кормили два раза в сутки этим пересоленным рисом. Я все сильнее и сильнее страдал от голода, а уж пить хотелось ежесекундно.

Впрочем, я хотя бы ел не руками, а ложкой. Правда, ужасно длинной. Один из санитаров в Канбурском лагере примотал для меня ложку к палке, так что вся эта конструкция была в длину под полметра. Обычная ложка не годилась, так как я не мог вскинуть руки достаточно высоко, а японцам я, видимо, был еще нужен живым, вот мне и разрешили оставить этот удивительный столовый прибор.

Под вечер клетка превращалась в самую настоящую духовку. Красные — самые свирепые — муравьи ползали по стенам и по мне. Невозможность пошевелить руками сводила с ума: я ведь не мог смахнуть насекомых ни со спины, ни с ног.

Следующие несколько дней слились в нечто зыбкое. Я уже не замечал смены дня и ночи. В голове все путалось, порой я впадал в забытье.

Думаю, прошло наверняка не меньше полных суток, прежде чем начались допросы, — а вот дальше все в тумане. Как-то утром двое охранников отвели меня в главное здание. По пути я миновал другие клетки и видел в них сидящие на полу силуэты, но никто из них даже не шевельнулся. Очутившись внутри, я под толчки в спину проковылял по коридору и попал в комнату, сплошь обшитую деревом, какой-то темной тропической породой, отчего здесь вечно царило сумеречное настроение. За узким простеньким столом (тоже из темного дерева) сидели два японца.