Возможная жизнь

Она вернулась на сцену, во влажный, душный зал. Посередине первого отделения она стала задыхаться. Музыкальная группа осталась играть что-то свое, а я увел Аню со сцены, дал ей воды и здоровенную порцию «Джека Дэниэлса», чтобы ее запить. Мы стояли лицом к лицу под яркими лампами гримерной. Зрачки Ани расширились от диазепама и марихуаны. Она склонилась над раковиной умывальника (теперь нам выделяли гримерки, обставленные получше прежних), плеснула себе в лицо холодной водой и снова повернулась ко мне, вся в потеках туши и теней для век.

– Какого хрена я делаю, Фредди?

Я сжал ее дрожащие ладони. Вспомнил, как в детстве мне дали подержать кролика, как трепетал в руках пойманный зверек.

– Не знаю, милая. Вообще-то ты ничего никому не должна. Ну, то есть эту поездку надо бы закончить. Но в следующий раз. Просто выступи на телевидении. Играть вживую имеет смысл, когда только добиваешься известности. Или когда тебе это нравится.

Аня досуха вытерла лицо полотенцем и бросила его на стул.

– Можно, я уеду? – спросила она. – Я хочу вернуться на ферму. Сейчас любимое мое время года.

– И вот-вот начнется время сенной лихорадки. – Я старался свести все к шутке. – Мы и так вернемся туда через две недели. А выходить из игры сейчас нельзя.

Я знал, что «Эм-Пи-Ар» в принципе страхуется от срыва выступлений, поскольку сам обсуждал с их финансовым отделом прежние Анины проблемы. Но считал, что мы обязаны закончить турне, а главное – дать два последних концерта в Лос-Анджелесе, билеты на которые разошлись в считаные минуты.

Взгляд Ани посуровел:

– Да кто там вообще в зале сидит? Долбаная деревенщина.

На самом деле публика была хорошая, знавшая толк в музыке, просто вечер выдался неудачный. Звук так себе, Аня устала.

– Хочешь, чтобы я пошел на сцену и объявил, что ты не можешь закончить выступление? Если хочешь, сделаю.

Аня смотрела в пол. Потом подняла взгляд на меня, и мое сердце наполнилось любовью. Лицо ее было таким скорбным, таким гордым, таким измученным.

– Я не понимаю, зачем мне все это, – сказала она. – Зачем убивать себя ради такого дерьма. Если хочешь знать, ночью я буквально кровью срала. Чувствовала себя так, точно продраила сердце металлической мочалкой, и теперь у меня из жопы кровь течет.

Я поцеловал ее, прижал к себе. А через миг она молча направилась к двери и пошла по коридору к сцене. Я шел за ней, сердце у меня ныло. Наверное, какая-то часть моего сознания успела понять, что меня ожидает – теперь уже в любой из ближайших дней.

Аня села за рояль.

– Прошу прощения, – сказала она в микрофон. – Непредвиденные. обстоятельства. Надеюсь, наши музыканты не позволили вам заскучать. Сейчас я спою песню из нового альбома. Она называется «Kalimera, Калифорния».

Голос ее не дрожал. Можно было подумать, что она просто сбегала в уборную.

На следующий день мы прибыли в Денвер. Мне всегда нравилось заглядывать в этот город. Стоит он в высоких предгорьях, воздух там кажется свежим, прохладным, особенно когда подлетаешь с юга. На душе сразу становится лучше. Остановились мы в центре, в отеле девятнадцатого века, треугольном здании из песчаника, похожем на манхэттенский «Флэтайрон-билдинг». Я был так доволен, что, войдя в номер, выдал коридорному, не считая, несколько долларовых бумажек и плюхнулся на кровать. Аня ушла в ванную привести себя в порядок.

В тот день мы были свободны. Могли и пообедать, и поспать, прежде чем хотя бы задуматься о проверке звука. Поесть мы решили тут же в отеле и спустились вниз. Интересное оказалось место. Стоя в вестибюле, ты мог задрать голову и увидеть большой стеклянный купол в восьми этажах над собой и небо за ним. Имелся здесь и шикарный ресторан, и первоклассный бар с телевизором, по которому показывали бейсбольный матч, – мы сидели на табуретах у стойки, пили вино, ели жареные креветки с салатом, Аня выкурила сигарету.

Она выглядела расстроенной и бледной, но я отнес это на счет усталости от выступлений. И попытался обговорить с ней программу завтрашнего и послезавтрашнего вечера. Я думал, что, если Аня будет петь в основном ранние песни, ей перестанет казаться, что она насильно втюхивает бедной публике свой новый альбом.

Однако она просто кивала, повторяя:

– Может быть, ты и прав, Фредди. Может, и прав.

Она положила руку мне на бедро, взглянула на меня с любовью – впрочем, в глазах ее присутствовало и что-то еще.

– Знаешь, милая, – сказал я, – нам сегодня весь день делать нечего. Давай поспим. А вечером выберемся в город, я отыщу для тебя лучший ресторан Денвера, после него заскочим в какой-нибудь клуб, вернемся не очень поздно, выкурим косячок, благо Рик дал мне травки, и продрыхнем аж до девяти.

Она снова кивнула, но, похоже, не нашла, что ответить. Мы поднялись в номер, опустили жалюзи, сбросили одежду и свернулись рядышком под одеялом. Заснул я, должно быть, мгновенно.

А проснулся уже поздним вечером. И никак не мог сообразить, где нахожусь. На ферме? В квартире на Седьмой улице? В Остине? Я нажимал на кнопки моего сознания, но они не срабатывали.