Возможно, их зовут иначе…

— Эй, Афонзо! Нет ли огоньку? — окликает часового тихий голос.

Афонзо стремительно оборачивается. Это Каскао — второй часовой, его сосед по стене.

— Ты что, спятил?! — набрасывается на него Афонзо. — Не знаешь, что ли, что курить и отлучаться с поста запрещено?! А вдруг явится капрал! Хочешь, чтоб тебя посадили или угнали куда-нибудь?!

— Э, все равно, хуже, чем здесь, не будет, — отмахивается Каскао. Замерзшей рукой он берет у товарища спички и под плащом кое-как зажигает сигарету. На секунду Афонзо видит лицо Каскао, сплошь залитое дождем, точно слезами. Каскао тоже очень молод, он ровесник Афонзо, и тоже родом из самой бедной провинции. Афонзо знает: у отца Каскао только и есть имущества, что несколько ветвей орехового дерева, которые он получил в наследство. А братья Каскао — рабочие, и Каскао говорил, что живут они не лучше свиней: три месяца в году питаются желудями, а в остальное время чем попало. И работа у них бывает тоже только три месяца в году.

— У нас так голодно, что даже ласточка, пролетая над нами, должна нести с собой корм, чтобы не погибнуть, — часто повторяет он с горечью.

Но самому Каскао все-таки удалось окончить четыре класса школы, он читает газеты и потихоньку рассказывает Афонзо о том, что делается в мире.

— Хуже, чем здесь, быть не может, — повторяет он, затягиваясь сигаретой.

— А вдруг, пока ты здесь стоишь да болтаешь, кто-нибудь возьмет да и сбежит из тюрьмы, — стращает его Афонзо.

В ответ Каскао что-то бормочет.

— Что ты говоришь? — переспрашивает Афонзо.

— Говорю: будет неплохо, если хоть один хороший человек выйдет на свободу.

— Да ты что?! — ужасается Афонзо. — Ты подумай, что ты порешь! Убежит важный государственный преступник, а по-твоему — это неплохо?!

Каскао смотрит на товарища и снова машет рукой.

— Эх, Афонзо Пулидо, совсем ты темный, — говорит он. — Ничего-то ты не знаешь. Неужели ты и вправду думаешь, что здесь в тюрьме сидят преступники!

И, поминутно озираясь, прислушиваясь, не идет ли капрал, Каскао торопливо рассказывает Афонзо все, что знает о тюрьме Форталеза. Нет, не преступники и не убийцы находятся в этой страшной каторжной тюрьме. В каменной громаде, в глухих, тесных камерах заперты те, кого больше всех на свете боится тиран — правитель страны. Здесь он навсегда хоронит защитников народа, тех, кто хочет свергнуть его и его правительство.

— Как! Значит, здесь политическая тюрьма? И мы караулим коммунистов?! — лепечет потрясенный Афонзо.

— Э, парень! так ты, значит, не такой серый, как я думал, — хлопает его по плечу Каскао. — Тебе, значит, уже кто-то прочистил мозги?

— Наш кузнец в деревне, дядя Гомец, мне кое-что рассказывал, — шепчет Афонзо. — Его у нас считают коммунистом. Он мне рассказывал даже о русских. О том, как у них давно всем владеет народ. О тамошних снегах и морозах.

— Ну, снега-то не мешают русским быть счастливыми, — говорит сквозь зубы Каскао. — Я бы, пожалуй, хотел, чтобы у нас были сугробы хоть до самого неба, лишь бы народ, как там, был хозяином своей страны.

— А ты? Ты… тоже коммунист? — Афонзо с напряжением ждет ответа.

Каскао качает головой.

— Нет, я не коммунист. Просто тут, в местечке, есть одна девушка. Очень хорошая, очень умная девушка…

Каскао не договаривает и задумывается.

— Ну, ну… Так что же эта девушка? — торопит его Афонзо.

Однако на этот раз Каскао делает вид, что не слышит. Он показывает рукой куда-то назад, в туман, где неясно проступают очертания внутренней тюрьмы.

— Знаешь, кто заперт там? Кого они запрятали в одиночку? — горячими губами он касается уха часового. — Ты и вообразить этого не можешь, парень. Как они гонялись за ним, как охотились! И вот — осилили. Наверное, у них был пир горой в этот день! Еще бы: поймали самого Большого Себастьяна!

Большой Себастьян! Имя, точно острое лезвие, пронзает замерзшего крестьянского парня Афонзо Пулидо. Да, он, конечно, знает, кто такой Большой Себастьян. У него в деревне все знают. Большому Себастьяну писали кузнец Гомец и вдова Нуньес, когда у них забрали сыновей. Себастьяну жаловалась искалеченная в полицейском участке работница Леоне. На Себастьяна и его товарищей возлагали свои надежды крестьяне… А он вот, оказывается, пойман и заперт в этой тюрьме!..

Афонзо и Каскао долго молчат. Ветер старается сорвать с часовых плащи и ревет от злости, что это ему не удается.

Пулидо тяжело вздыхает.

— Говорят, однажды какому-то заключенному удалось отсюда удрать, — шепчет он наконец. — Это сам капрал рассказывал… А что, если вдруг Себастьяну или кому-нибудь из его товарищей тоже удастся убежать?

Афонзо самому страшно от того, что он говорит, но он уже не может остановиться:

— Как ты думаешь, Каскао, может такое случиться?

Каскао бросает окурок, и алый огонек летит куда-то в немыслимую глубь, в грохот океанских валов.

— Нет, парень! Им не уйти, если им не помогут с воли, — говорит он равнодушно. — Ну вот, например, если б кто-нибудь из нас захотел им помочь…

— Что ты, что ты! Да за такое дело наверняка расстреляют, — ужасается Афонзо. Автомат дрожит у него в руках.