Адепты, вновь облачённые в белые туники, один за другим выходили из палаток, направляясь к углублению в основании отвесной скалы, служившему входом в огромный естественный грот, где проходило обучение. Мне показалось, что многие палатки пустуют; и действительно, несколько минут спустя, беседуя с Копом, я узнал, что в этом году на зимнюю школу приехали всего триста человек; для движения, насчитывающего, как он утверждал, восемьдесят тысяч сторонников по всему миру, негусто. Он объяснял такой провал слишком высоким уровнем лекций Мицкевича. «Для людей это все китайская грамота… Школа предназначена для широкого круга, и лучше было бы делать упор на более простые эмоции, объединяющие людей. Но пророк совершенно одержим наукой…» — с горечью заключил он. Меня удивила его откровенность: недоверие, с которым он относился ко мне во время школы в Зворке, похоже, испарилось. Или же он ищет во мне союзника: наверное, ему сказали, или он сам понял, что я — ВИП первостепенной важности, что мне, быть может, суждено сыграть какую-то роль в организации или даже влиять на решения, принимаемые пророком. Он явно не состоял в добрых отношениях с Учёным, тот считал его чем-то вроде фельдфебеля, годного лишь на то, чтобы следить за порядком да наладить поставку провизии. Юморист никогда не участвовал в их перепалках, порой весьма язвительных, держался в стороне, иронизировал, целиком полагаясь на личные отношения с пророком.
Первая лекция начиналась в восемь утра; сегодня её читал как раз Мицкевич, и называлась она «Человеческое существо: материя и информация». Глядя, как он поднимается на кафедру, сухопарый, серьёзный, со стопкой листков в руке, я подумал, что он и в самом деле был бы абсолютно уместен на каком-нибудь студенческом семинаре третьей ступени, но здесь — здесь это уже менее очевидно. Он торопливо поприветствовал аудиторию и сразу приступил к изложению материала: никакой оглядки на публику, ни грана юмора и тем более ни малейшей попытки пробудить какие-нибудь коллективные эмоции, хоть какое-то человеческое или религиозное чувство; только знание в чистом виде.
Посвятив полчаса генетическому коду (в настоящее время прекрасно изученному) и модальностям (пока ещё плохо известным) его проявления в белковом синтезе, он, однако, прибегнул к небольшому сценическому эффекту. Двое ассистентов принесли и с некоторым усилием водрузили перед ним на стол пластиковый контейнер размером с мешок цемента. Контейнер состоял из расположенных рядами прозрачных пакетов различной величины, содержавших химические вещества; самый большой, намного больше остальных, был заполнен водой.
— Перед вами — человеческое существо! — воскликнул Учёный чуть ли не с пафосом; впоследствии я узнал, что пророк, прислушавшись к замечаниям Копа, просил его немного оживить изложение и даже записал его на ускоренные ораторские курсы, с видеотренингом и участием профессиональных актёров. — Этот контейнер на столе, — продолжал он, — имеет точно такой же химический состав, как взрослый человек весом в семьдесят килограммов. Как видите, все мы состоим главным образом из воды… — Он взял узкий нож и проткнул прозрачный карман; оттуда вырвалась тонкая струйка. — Естественно, существуют большие различия… — Представление было окончено, к нему понемногу возвращалась серьёзность; карман с водой опадал, становился плоским. — Все эти различия, сколь бы важны они ни были, можно обозначить одним словом — информация. Человеческое существо есть материя