Возможность острова

Когда он спустился с помоста, все вскочили, ученики расступались перед ним, воздевая руки к небу и громко распевая: «Ээээ-лооо-хииим!…»; некоторые истерически смеялись, другие разражались рыданиями. Поравнявшись с Фадией, пророк остановился и легонько потрепал её по груди. Она подпрыгнула от радости и издала что-то вроде «йееееес!». Они удалились вместе, рассекая толпу учеников, которые пели и хлопали как одержимые. «В третий раз! Она удостоилась в третий раз!…» — с гордостью шепнул мне Патрик. Он объяснил, что, помимо двенадцати невест, пророк иногда удостаивал чести провести с ним ночь кого-нибудь из рядовых учениц. Мало-помалу возбуждение спадало, адепты возвращались в свои палатки. Патрик протёр очки, залитые слезами, и обнял меня за плечи, обратив взор к небу. Сегодня исключительная ночь, произнёс он; ещё яснее, чем всегда, ощущаются волны, исходящие от звёзд, волны, несущие нам любовь Элохим. Он уверен, что именно в такую ночь они вернутся на землю. Я не знал, что ответить. Я не только никогда не исповедовал никакой религии, но даже возможности такой никогда не рассматривал. Для меня вещи были точно такими, какими казались: человек — одним из биологических видов, отделившимся от других в процессе долгой и трудной эволюции; он состоял из материи, образующей его органы, а после смерти органы распадались, превращаясь в более простые молекулы; от него не оставалось никаких следов мозговой деятельности, мысли и уж тем более ничего похожего на дух или душу. Я был настолько цельным, радикальным атеистом, что даже не мог воспринимать все эти темы до конца всерьёз. В лицейские годы, когда мне случалось спорить с христианином, мусульманином или иудеем, у меня возникало такое чувство, что их веру нужно воспринимать как некую вторичную систему, что они, естественно, не верили в реальность догматов в прямом, буквальном смысле и речь идёт об условном знаке, своего рода пароле, служившем для них пропуском в сообщество верующих — вроде как гранж-музыка или «Поколение Doom» для фанатов этой игры. На первый взгляд эта гипотеза опровергалась той убийственной серьёзностью, с которой они иногда отстаивали равно абсурдные богословские позиции; но ведь, по сути, так же вели себя и настоящие любители игры: и для шахматиста, и для по-настоящему погруженного участника ролевой игры фиктивное игровое пространство — вещь во всех отношениях серьёзная, можно даже сказать, что для него ничего другого и не существует, по крайней мере на время игры.

И вот та же дурацкая загадка, воплощённая в верующих, вновь и практически в том же виде встала передо мной в лице элохимитов. Конечно, в некоторых случаях разрешить эту дилемму не составляло никакого труда. Скажем, Учёный, естественно, не принимал всерьёз все эти бредни, у него были весьма веские основания оставаться в секте: учитывая еретический характер его исследований, ему бы нигде больше не предоставили ни таких средств, ни такой современной лаборатории. Прочие члены руководства — Коп, Юморист и, конечно, сам пророк — также извлекали из принадлежности к секте материальную выгоду. Патрик представлял собой случай более занятный. Конечно, в секте элохимитов он нашёл любовницу, наделённую взрывным эротизмом и, по-видимому, такую же горячую, какой она казалась с виду, — что, между прочим, отнюдь не доказано: как правило, сексуальная жизнь банкиров и руководителей фирм, несмотря на все их деньги, абсолютно убога, они вынуждены платить бешеные деньги за короткие свидания с эскорт-герл, которые их презирают и при первом же удобном случае дают почувствовать своё физическое отвращение. И всё же Патрик, судя по всему, реально верил, искренне надеялся обрести вечные услады, которые рисовал перед ним пророк; в человеке, все поведение которого несло на себе печать глубочайшего буржуазного рационализма, это не могло не смущать.

Перед тем как уснуть, я долго думал о Патрике, а ещё о Венсане. С первого вечера мы с ним не перекинулись ни словом. На следующий день я проснулся рано и снова увидел, как он вместе со Сьюзен спускается по дороге, петлявшей по склону холма; похоже, они продолжали тот же напряжённый, безысходный разговор. На уровне первой площадки они расстались, кивнув друг другу, и Венсан повернул назад, к своей комнате. Я ждал его у входа; заметив меня, он сильно вздрогнул. Я пригласил его к себе выпить кофе; от неожиданности он согласился. Пока закипала вода, я расставил чашки и приборы на садовом столике на террасе. Солнце с трудом продиралось сквозь толстый слой набрякших темно-серых облаков; над горизонтом скользил узкий фиолетовый луч. Я налил ему кофе, он положил сахару и задумчиво помешивал ложечкой в чашке. Я уселся напротив; он по-прежнему молчал, потупив глаза, потом поднёс чашку ко рту.

— Ты влюблён в Сьюзен? — спросил я его в лоб. Он поднял на меня тоскливый взгляд.

— А что, так заметно? — проговорил он после долгой паузы.

Я кивнул.