Один из них был готов зарыдать, но другая бы этого не поняла.
7.
Цветы рододендрона на ночь слегка закрываются, а вот мы друг от друга нет.
Мы сидим в машине и слушаем Филипа Гласса. Луна в лобовом стекле взбирается по небу. Я беру твою ладонь, изучаю твои пальцы, фаланга за фалангой, нащупываю сухожилия и косточки под кожей. Как много времени потребовалось природе, чтобы из доисторического плавника возникло крыло, из крыла — звериная лапа, а из лапы — человеческая рука, и теперь это твоя рука. Ну, это так, к слову. И вот я целую твою ладонь, кусаю твои костяшки, провожу языком по тому, что осталось от перепонок между пальцами, ведь и ты, любимая, ты тоже родом из моря. Ты маленькая морская вреднючка, потому что пытаешься схватить меня за язык, но у тебя не получается, и ты пальцем изнутри оттягиваешь мне щеку. Но этого, естественно, делать нельзя, нельзя оттягивать мужчинам щеки, и в наказание я снимаю с тебя майку — в темноте рядом с полной луной загораются два полумесяца белого лифчика и стремительно растут, пока я торопливо стягиваю его с тебя.
Обычно мы вонзаемся друг в друга, как пара вампиров: ты наклоняешься к моей шее и прокусываешь артерию, я делаю то же самое, и мы вгрызаемся так до тех пор, пока не выпиваем друг друга до дна. Но в этот вечер мы иначе видим свои тела, видим в них то, чем они действительно являются на глубинном клеточном уровне — воплощением совершенно иной истины, которая не имеет с нами ничего общего.