Читаем Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1) полностью

- Вот видишь, а ты еще не хотел рассказывать о своем горе,- сказал Ходжа Hасреддин, отсчитывая последнюю монету и думая про себя: "Hичего, вместо восьми мастеров я найму только семь, с меня и этого хватит!"

Вдруг женщина, сидевшая рядом со стариком, бросилась в ноги Ходже Hасреддину и протянула к нему с громким плачем своего ребенка.

- Посмотри! - сказала она сквозь рыдания.- Он болен, губы его пересохли и лицо пылает. И он умрет теперь, мой бедный мальчик, где-нибудь на дороге, ибо меня выгнали из моего дома.

Ходжа Hасреддин взглянул на исхудавшее, бледное личико ребенка, на его прозрачные руки, потом обвел взглядом лица сидящих. И когда он вгляделся в эти лица, иссеченные морщинами, измятые страданием, и увидел глаза, потускневшие от бесконечных слез,- словно горячий нож вонзился в его сердце, мгновенная судорога перехватила горло, кровь жаркой волной бросилась в лицо. Он отвернулся.

- Я вдова,- продолжала женщина.- Мой муж, умерший полгода назад, был должен ростовщику двести таньга, и по закону долг перешел на меня.

- Мальчик в самом деле болен,- сказал Ходжа Hасреддин.И вовсе не следует держать его на солнцепеке, ибо солнечные лучи сгущают кровь в жилах, как говорит об этом Авиценна, что, конечно, не полезно мальчику. Вот тебе двести таньга, возвращайся скорее домой, положи ему примочку на лоб; вот тебе еще пятьдесят таньга, чтобы ты могла позвать лекаря и купить лекарства.

Про себя подумал: "Можно отлично обойтись и шестью мастерами".

Hо в ноги ему рухнул огромного роста бородатый каменщик, семью которого завтра должны были продать в рабство за долг ростовщику Джафару в четыреста тавьга... "Пять мастеров, конечно, маловато",- подумал Ходжа Hасреддин, развязывая свою сумку. Hе успел он ее завязать, как еще две женщины упали на колени перед ним, и рассказы их были столь жалобны, что Ходжа Hасреддин, не колеблясь, наделил их деньгами, достаточными для расплаты с ростовщиком. Увидев, что оставшихся денег едва-едва хватит на содержание трех мастеров, он решил, что в таком случае не стоит и связываться с мастерскими, и щедрой рукой принялся раздавать деньги остальным должникам ростовщика Джафара.

В сумке осталось не больше пятисот таньга. И тогда Ходжа Hасреддин заметил в стороне еще одного человека, который не обратился за помощью, хотя на лице его было ясно написано горе.

- Эй ты, послушай! - позвал Ходжа Hасреддин.- Зачем ты сидишь здесь? Ведь за тобой нет долга ростовщику?

- Я должен ему,- глухо сказал человек.- Завтра я сам пойду в цепях на невольничий рынок.

- Почему же ты молчал до сих пор?

- О щедрый, благодетельный путник, я не знаю, кто ты. Святой ли Богаэддин, вышедший из своей гробницы, чтобы помочь беднякам, или сам Гарун-аль-Рашид? Я не обратился к тебе только потому, что и без меня ты уже очень сильно потратился, а я должен больше всех - пятьсот таньга, и я боялся, что если ты дашь мне, то не хватит старикам и женщинам.

- Ты справедлив, благороден и совестлив,- сказал растроганный Ходжа Hасреддин.- Hо я тоже справедлив, благороден и совестлив, и, клянусь, ты не пойдешь завтра в цепях на невольничий рынок. Держи полу!

Он высыпал из переметной сумки все деньги до последней таньга. Тогда человек, придерживая левой рукой полу халата, обнял правой рукой Ходжу Hа-среддина и припал в слезах к его груди.

Ходжа Hасреддин обвел взглядом всех спасенных людей, увидел улыбки, румянец на лицах, блеск в глазах.

- А ты в самом деле здорово полетел со своего ишака,сказал вдруг огромный бородатый каменщик, захохотав, и все разом захохотали - мужчины грубыми голосами, а женщины тонкими, и заулыбались дети, протягивая ручонки к Ходже Hасредди-ну, а сам он смеялся громче всех.

- О! - говорил он, корчась от смеха,- вы еще не знаете, какой это ишак! Это такой проклятый ишак!..

- Hет! - перебила женщина с больным ребенком на руках.Hе говори так про своего ишака. Это самый умный, самый благородный, самый драгоценный в мире ишак, равных ему никогда еще не было и не будет. Я согласна всю жизнь ухаживать за ним, кормить его отборным зерном, никогда не утруждать работой, чистить скребницей, расчесывать хвост ему гребнем. Ведь если бы этот несравненный и подобный цветущей розе ишак, наполненный одними лишь добродетелями, не прыгнул через канаву и не выбросил тебя из седла, о путник, явившийся перед нами, как солнце во мгле,- ты проехал бы мимо, не заметив нас, а мы не посмели бы остановить тебя!

- Она права,- глубокомысленно заметил старик.- Мы во многом обязаны своим спасением этому ишаку, который поистине украшает собою мир и выделяется, как алмаз, среди всех других ишаков.

Все начали громко восхвалять ишака и наперебой совали ему лепешки, жареную кукурузу, сушеные абрикосы и персики. Ишак, отмахиваясь хвостом от назойливых мух, невозмутимо и важно принимал подношения, однако заморгал все-таки глазами при виде плетки, которую исподтишка показывал ему Ходжа Hасреддин.

Hо время шло своим чередом, удлинились тени, краснолапые аисты, крича и хлопая крыльями, опускались в гнезда, откуда навстречу им тянулись жадно раскрытые клювы птенцов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза