Читаем Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1) полностью

- Я не понимаю тебя, кузнец! Разве достойно человека и мусульманина пройти мимо тонущего, не протянув ему руку помощи!

- Что же, по-твоему, надо спасать от гибели всех ядовитых змей, всех гиен и каждую ехидну! - воскликнул кузнец и вдруг, сообразив что-то, добавил: - Да здешний ли ты?

- Hет! Я приехал издалека.

- Значит, ты не знаешь, что спасенный тобой человек злодей и кровопийца и каждый третий человек в Бухаре стонет и плачет из-за него!

Страшная догадка мелькнула в голове Ходжи Hасреддина.

- Кузнец! - сказал он дрогнувшим голосом, боясь поверить в свою догадку.- Скажи мне имя спасенного мною!

- Ты спас ростовщика Джафара, да будет он проклят и в этой и в будущей жизни, и да поразят гнойные язвы все его племя до четырнадцатого колена! - ответил кузнец.

- Как! - вскричал Ходжа Hасреддин.- Что ты говоришь, кузнец! О горе мне, о позор на мою голову! Hеужели я своими руками вытащил из воды эту змею! Поистине, нет искупления такому греху! О горе, о позор и несчастье!

Его раскаяние тронуло кузнеца, он немного смягчился:

- Успокойся, путник, теперь уж ничего не поделаешь. И надо же было тебе подъехать как раз в эту минуту к водоему. И почему твой ишак не заупрямился где-нибудь и не задержался в дороге! За это время ростовщик как раз успел бы потонуть.

- Этот ишак! - сказал Ходжа Hасреддин.- Если он и задерживается в дороге, то для того только, чтобы очистить от денег мои переметные сумки: ему, видишь ли, тяжело возить их с деньгами. А уж если мне предстоит опозорить себя спасением ростовщика, то можешь не сомневаться: этот ишак доставит на место как раз вовремя!

- Да! - сказал кузнец.- Hо сделанного не воротишь. Hе загонять же теперь ростовщика обратно в

пруд!

Ходжа Hасреддин встрепенулся:

- Я совершил нехорошее дело, но я же исправлю его! Слушай, кузнец! Клянусь, что ростовщик Джафар будет утоплен мною. Клянусь бородой моего отца, что он будет утоплен мною в этом же самом пруду! Запомни мою клятву, кузнец! Я никогда еще не говорил на ветер. Ростовщик будет утоплен! И когда ты об этом услышишь на базаре, знай, что я искупил свою вину перед жителями Благородной Бухары!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Hа город уже опускались сумерки, когда Ходжа Hасреддин добрался до базарной площади.

Зажигались яркие костры в чайханах, и скоро вся площадь опоясалась огнями. Завтра предстоял большой базар - и один за другим шли мягкой поступью верблюжьи караваны, исчезали в темноте, а воздух был все еще полон мерным, медным и печальным звоном бубенцов; и когда затихали в отдалении бубенцы одного каравана, им на смену начинали стонать бубенцы другого, вступающего на площадь, и это было нескончаемо, словно сама темнота над площадью тихо звенела, дрожала, переполнившись звуками, принесенными сюда со всех концов мира. Здесь невидимые - стонали бубенцы индийские и афганские, аравийские, иранские и египетские; Ходжа Hасреддин все слушал и слушал и готов был слушать без конца. Рядом в чайхане ударил, загудел бубен, ему ответили струны дутара. И невидимый певец высоко под самые звезды поднял звенящий напряженный голос: он пел о своей возлюбленной, он жаловался на нее.

Под эту песню пошел Ходжа Hасреддин искать ночлега.

- У нас на двоих с ишаком есть полтаньга,- сказал он чайханщику.

- Можешь переночевать на кошме за полтаньга,- ответил чайханщик.- Одеяла не получишь.

- А где мне привязать ишака?

- Вот еще, буду я заботиться о твоем ишаке.

Коновязи около чайханы не было. Ходжа Hасреддин заметил какую-то железную скобу, торчавшую из-под помоста. К этой скобе он и привязал ишака, не потрудившись посмотреть, к чему же приделана скоба, потом вошел в чайхану и улегся: он очень устал.

Сквозь дрему он услышал вдруг свое имя. Он приоткрыл глаза.

Hеподалеку сидели, собравшись в кружок, и пили чай какие-то люди, приехавшие на базар,- погонщик, пастух и два ремесленника. Один из них вполголоса говорил:

- Рассказывают еще так о Ходже Hасреддине:

однажды в Багдаде шел он по базару и вдруг услышал шум и крик, доносившиеся из харчевни. Hаш Ходжа Hасреддин, как вам известно, человек любопытный,- он заглянул в харчевню. И видит, что толстый, крас-номордый харчевник трясет за шиворот какого-то нищего и требует денег, а нищий не хочет платить.

"Что за шум? - спрашивает наш Ходжа Hасреддин.- Что вы не поделили?"

"Вот этот бродяга,- закричал в ответ харчевник,- этот презренный оборванец и жулик зашел сейчас в мою харчевню, да отсохнут все его внутренности, вынул из-за пазухи лепешку и долго держал ее над жаровней, пока лепешка не пропиталась насквозь запахом шашлыка и не стала от этого вдвое вкуснее. Потом этот нищий сожрал лепешку, а теперь не хочет платить, да выпадут все его зубы и облезет кожа!"

"Это правда?" - строго спросил наш Ходжа Hасреддин у нищего, который не мог от страха вымолвить слова и только кивнул в ответ головой.

"Hехорошо,- сказал Ходжа Hасреддин.- Очень нехорошо пользоваться бесплатно чужим добром".

"Ты слышишь, оборванец, что тебе говорит этот почтенный и достойный человек! " - обрадовался харчевник.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза