Возмутители глубин. Секретные операции советских подводных лодок в годы холодной войны

Никаких особых причуд Бермудский треугольник нам не подбросил. Но все аномалии поджидали нас на берегу. Дело в том, что лейтенант Попов женился довольно рано на замечательной девушке Елизавете. И та подарила ему дочь. Лиза героически осталась меня ждать на Севере в одной из комнатушек бывшего барака для строителей. Жилье то еще — в единственном окне стекол не было, и потому я наглухо забил его двумя солдатскими одеялами. Топили железную печурку. Общая параша на три семьи… Но были рады и такому крову. Хибара эта стояла в Оленьей Губе, а я служил за двенадцать километров, в поселке Гаджиево. Как только мне выпадал сход на берег, вешал я на плечо «Спидолу», чтоб не скучно шагать было, и полный вперед, с песней по жизни. Транспорта никакого. Приходил я домой далеко за полночь, брал кирку и шел вырубать изо льда вмерзший уголь, топил «буржуйку», выносил «парашу», если наша очередь была. На всю любовь оставался час-другой, а в шесть утра — обратно, чтобы успеть на подъем флага…

…В общем, отплавали мы без происшествий. Вернулись в Гаджиево. Меня, как семейного, отпустили с корабля в первую очередь. Да еще с машиной повезло: за уполномоченным особого отдела, ходившим с нами на боевую службу, прислали газик. А особист у нас был душевным человеком, бывший директор сельской школы, его призвали в органы КГБ и направили на флот. В годах уже, старший лейтенант, пригласил в машину — подброшу по пути. Едем, все мысли в голове, как обниму сейчас своих да подброшу дочурку… Приезжаем в Оленью Губу, а на месте нашего барака — свежее пепелище. У меня сердце заныло — что с моими, где они? Особист меня утешает: спокойно, сейчас разберемся- И хотя сам торопился, в беде не бросил, стал расспрашивать местных жителей, что да как. Выяснилось: барак сгорел месяц назад от короткого замыкания в сети. По счастью, никто не пострадал- А семью лейтенанта Попова отправили во Вьюжный, там ее приютили добрые люди. Через полчаса я смог наконец добраться до своих». Но на этом приключения не кончились. Дело в том, что в том же 1972 году произошла одна из самых страшных трагедий нашего флота: на атомном подводном ракетоносце К-19 вспыхнул жестокий объемный пожар, в котором погибли люди. История той аварии ныне хорошо известна, о ней написаны книги и песни…

— «Спит девятый отсек, спит, пока что живой…»

— Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись в базу почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон погибших матросов в Кислой Губе.

Вскоре после этого печального события, мы с Лизой улетели в отпуск — домой, в Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме…

— Господи, — ахнула она. — Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас приеду!

Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:

— Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!

Мы с Лизой переглянулись — что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт, виснут на мне, обе в слезах… Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по К-19. Знали, что и я в автономке, и были уверены, что среди погибших их сын и зять… Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко — под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему… Полетел я в Питер, а оттуда в Лугу, как говорится, в том, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в щегольских полуботинках, в парадной фуражке при белом кашне… В таком наряде по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими ракетчиками невесть где. Да еще ночь — глаз коли. В управлении полигона никого, кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу правит — не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.

«Так ты с атомной лодки?!» — шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими словами не бросались.

«С атомной…»

Вызывает старлей дежурный ГТС — гусеничный тягач, сажает меня, и полный вперед! Мчимся напрямик — через лес, чтобы сократить путь. Вдруг по глазам — мощный луч. Ослепли. Остановились.

«Стой, кто идет?! Выходи! Документы!» Слышу, как затворы передергивают. Въехали мы в секретную зону, где отец ракеты испытывал. Объясняю, что я сын подполковника Попова.

Старший охранения только охнул; «Давайте к нему быстрее! Батя ваш совсем плох от переживаний!»

Мчимся в расположение дивизиона — палатки в лесу. Вхожу, офицеры на нарах в два яруса спят, у железной печурки отец прикорнул.

— Здравствуй, папа, я живой…

Батя у меня всю войну прошел, артиллерист, танки немецкие жег. Никогда слезинки ни одной у него не видел. А тут глаза заблестели.

— Так, — командует он. — Начальнику штаба — спать! Остальным — подъем! Столы накрывать.

Движок запустили, свет дали. На стол из досок — по-фронтовому: тушенку, хлеб режут.

— И кружки доставайте!

— Товарищ командир, так сухой закон же…