Вознесение черной орхидеи

Она не стеснялась проявлять эмоции и быть сама собой с ним наедине. С какой легкостью слетела пока еще тонкая, первоначальная маска с ее растерянного личика, не в состоянии выдержать улыбку зарождающегося счастья от возможности быть любимой и не бояться своих чувств! Как легко она отпускала себя в свободный полет в его руках, перестав видеть в собственной беззащитной уязвимости исключительно болевую точку, по которой легче всего было ударить размахом собственной властной артиллерии – в такие моменты она знала, что он никогда этого не сделает. Он принимал дар ее трепетной покорности как самое высшее благо из всех существующих, которое не измерить ни одним материально-эмоциональным эквивалентом, и она это чувствовала, раскрываясь сильнее, находя неизбежное, острое, запредельное удовольствие в праве отдавать себя без остатка, получая взамен гораздо больше. Она кричала, мышечная память тела сокращала мускулы в жестах не нужной сейчас защиты, с молчаливого позволения уверенного в обратном сознания. Иногда даже плакала, но слезы очищающего удовольствия не разрушали, нет – они созидали ее новую, несломленную до конца, сильную и чуткую, нашедшую непередаваемое наслаждение в уникальном праве разделить на двоих только их всеобъемлющую вселенную.

Он прикасался к очагам ее боли теплом своих пальцев, безошибочно считывая пылающий код убывающей пульсации. Он видел за этой остывшей пеленой лавы не столь давнего извержения слабый свет пробивающихся, словно росток, широких крыльев, которые бились о твердую поверхность, в отчаянном стремлении вырваться и наполнить мир своим алым рассветом нового начала. Он знал, что с этим делать.

…Уязвимые девичьи колени касаются пола, смягченного мягкой поверхностью защитной подушки, и по застывшей пустыне обсидианового мрака пробегает сейсмическая волна. Первый залп по куполу вражеского ограждения сопротивляющейся воли. Руки скользят по глянцу пола, скрещиваются узкие запястья, которые жаждут цепей его абсолютной воли, и столкновение атомов начинает свой неумолимый разогрев застывшей скальной породы. Выверенный удар стека пробивает эти нерушимые стены, и неумолимая реакция разрушения во благо запускает свой обратный отсчет. Она не пылает, чтобы не опалить его девочку жаром, она распадается, осыпается черным песком, пропуская свет ласкового солнца – и сложенные крылья тянутся, словно после долгого сна, готовые раскрыться и запылать в полную силу над дрогнувшей пустыней, которая обречена на свое разрушение во имя перерождения…

Ее боль мечется пойманной птицей, которой так комфортно в хитине скафандра, что она не хочет покидать его пределы. Она прочно оккупировала ее израненное сердечко, отравляя дозой тяжелого наркотика, вытрави – не будет сокрушающей ломки, но избавление будет долгим и непростым… Капли воска касаются мерцающей кожи. Физическая боль играет белыми фигурами на поле запутавшейся душевной. Она не отступит, она неумолима и беспощадна, она наделена уникальным даром – касаясь тела, вытягивать под воздействием термического разногласия черные воды эмоционального страдания, вбирать в себя, вырывая на свет, чтобы навсегда заточить в застывшей капле. Ускоряет свой ритм исстрадавшееся сердечко, льнет к солнечному свету, успокоенное ласковым бризом распустившихся крыльев, принимая эту боль за самую тонкую ласку. Боль не знает обмана, она так непостижимо прямолинейна, нацелена стоять до конца. Она не жестока. Она кратковременна и призвана уничтожить страдания души навсегда. Ради искренней улыбки этой необыкновенной девочки. Его такой желанной невольницы, в которой заключен весь его мир, который она уже разделила с ним.

В восточном диалекте «я люблю тебя» означает – «я возьму твою боль на себя». Он не кричал и не содрогался, впервые прикоснувшись к самой глубокой боли запущенного некогда разрушения. Он не имел права быть слабым перед ней, никогда. Он не имел права наблюдать это в ее глазах и оставаться безучастным. Шокирующий выбор поставил под угрозу все, что они так тщательно выстраивали все это время.