Вознесение : лучшие военные романы

Вертолет колыхался в воздухе, раскачивая над Пушковым тень. В открытый проем дул ветер. Прапорщик Коровко спускал металлический тонкий трос с крюком-карабином. Свесил ноги, обхватив башмаками тонкую сталь, медленно стекая вниз по тросу, ближе к земле. Его отнесло от Пушкова, он делал пилоту знак, и тот, управляя машиной, возвращал ее к маленькой кровавой воронке, у которой лежал начальник разведки. Кругом было много заледенелых следов, валялись сани с покосившимся пулеметом, и рядом, в снегу, у головы полковника, с которой упала кожаная кепка, виднелась лепестковая мина. Коровко опасливо коснулся стопой земли, поместив ее в воронку от взрыва. Расстегнул пальто на полковнике, почувствовав твердое, неживое тело. Подцепил трос к поясу, закрепив карабин, поддернув, от чего тело дрогнуло. Стал карабкаться вверх, и пока он возвращался на борт, вертолет косо пошел, набирая высоту, подальше от опасного места, и Пушков, оторванный от земли, чуть прогнувшись в спине, похожий на циркового гимнаста, полетел в небесах. Он летел над рекой, над убитыми, над ворохами растерзанного тряпья и изуродованного оружия, над полем брани, которое он усеял телами врагов и теперь был взят за это на небо. Летел над солнечными пустыми полями. Пилот долбил из курсового пулемета прозрачную, в дымке, лесопосадку.

Валентина Пушкова боялась одинокого печального вечера, когда Москва медленно и устало гасит желтые морозные окна, заметает снегом пустеющие, с метельными фонарями улицы, по которым мчится шальная «Скорая помощь», разбрасывая фиолетовые безумные вспышки. И тогда в ее пустом доме выступает из полутьмы большая фотография мужа и сына — торжественно-строгие, прижались друг к другу плечами, полковничьим и лейтенантским погонами. Валентине не хотелось оставаться дома, и она решила развлечься необязательными, необременительными пустяками. Выбрала для этого Театр эстрады, что разместился в Доме на набережной, предвкушая шутки чтецов, пародистов, песенки и куплеты пересмешников, хохочущую нарядную публику, среди которой ей не будет тревожно и одиноко.

Зал был переполнен. Смеялись шуткам и намекам на шутки и выражению лица, предварявшему шутку, самому виду выходящего на сцену артиста, перед которым ложились букеты, ставились корзины с цветами. А у нее было болезненное отчуждение от зала, от игривых актеров, от легкомысленных и часто остроумных анекдотов. Не покидала раздражающая мысль — как могут эти нарядные москвичи радоваться до слез мягким скабрезностям, милым гримасам, нехитрым пародиям, когда в это же время в дикой жестокой земле воюют их соотечественники, движутся с погашенными огнями броневики и танки и горит жутким ночным пожаром огромный город.

Она не досидела до конца спектакля. Вышла в морозную синеву с дымчатыми фонарями, заиндевелыми фасадами, блеском шумящих, похожих на водопад машин, льющихся с моста к «Ударнику» и дальше на Якиманку с рекламой бабочки, радужно порхающей в зимнем тумане. Москва-река, незамерзшая, густая, с ленивыми льдинами, была окутана паром, сквозь который сияло золотое негасимое солнце храма Христа Спасителя и кустился, кудрявился Кремль, как фантастический розово-белый сад, расцветший среди зимы.

Она прошла под мостом на Софийскую набережную с белыми посольскими особняками. Медленно двигалась вдоль парапета, за которым внизу маслянисто колыхались огни. И ее посетило видение — пестрый половик с черным сонным котом, стол с разбросанной колодой карт, тузы, короли и валеты, и старушка с синими глазками показывает червовую даму. Смеется: «Толюха, это твоя краля на веки веков!..» Валентина улыбалась, когда видение исчезло, и она забыла, что вызвало у нее это умиление и печаль.

Кремль, вознесенный на холм, розовый, белый, с резными колокольнями, башнями, плетением крестов, серебряными и золотыми куполами, казался огромным садом, распустившимся в зимней Москве. Валентина взволнованно смотрела на этот небесный сад, взращенный волшебным садовником на небесах, пересаженный в русские снега и морозы для вечного цветения. Ей захотелось, чтобы сын и муж оказались сейчас рядом с ней. Пережили вместе с ней это волнение. Увидели Кремль ее глазами. Восхитились серебряными и золотыми плодами, выращенными небесным садовником.

Она тянулась через реку, словно хотела коснуться губами розовых лепестков, серебряных листьев, погрузиться в живую, дышащую глубину. Почувствовала, как окружающее ее пространство дрогнуло, по нему прошла рябь, Кремль стал размытый, словно потревоженное отражение. Стал колыхаться, распадаться, словно его смывало и он оседал, проваливался вместе с холмом и набережной в черный бездонный провал, в кромешную тьму, со своими церквами и башнями, золотыми крестами и лучистыми звездами, и в провале, куда он исчез, сквозила страшная пустота.