Вознесение : лучшие военные романы

Она упала, больно ударившись о ледяной тротуар. Очнулась. Кто-то ее подымал, отряхивал снег с пальто, заботливо спрашивал. Она благодарила, отвечала несвязно, шла по набережной, ухватившись за парапет. Кремль, розово-белый, грозный, стоял на холме, казался обугленным, с запекшимися ожогами, поломанными зубцами и башнями, оплавленными куполами, словно пронесся сквозь жестокие слои мироздания, огненные бури и вернулся обратно, неся в Москву страшную весть о конце Вселенной.

Валентина держалась за ледяной парапет, чувствуя, как мертвящий холод втекает в нее и она каменеет, мертвеет, превращаясь в каменную скифскую бабу.

Антонина Звонарева, перед тем как лечь спать, достала из шкафа сыновью рубаху. Разглаживала пальцами воротник, умиляясь, думая, что ворот наверняка станет сыну тесен, в армии солдаты быстро мужают, растут в плечах и груди, и когда сын вернется, она купит ему новую, нарядную, розовую рубаху, которую видела недавно в магазине. Она поцеловала клетчатую ткань, стараясь уловить на ней теплые запахи сына. Ей показалось, что пахнуло милым птичьим запахом его светлого торчащего хохолка. Бережно, застегнув все пуговки, положила рубаху в шкаф.

Помолилась на ночь перед иконкой в медном окладе с малиновым теплым огоньком лампады — о здравии сына, о его скором возвращении домой. Помянула родителей, родственников, покойника мужа, пожелав им всем оказаться в небесном царстве, где нет болезней, печалей и в садах по тропинкам гуляют белокрылые ангелы. Медленно разделась, облачаясь в ночную рубаху. Видя сквозь сонные ресницы, как светится малиновая ягодка лампады, быстро заснула.

И приснился ей тяжкий неотступный кошмар. Будто она едет в поезде, в общем вагоне, через огромную сырую равнину, с болотами, с мокрыми кустами, среди стуков и скрипов вагона. Рядом на лавке стоит застегнутая сумка, в ней спрятана голова сына, которую она тайно везет домой, а соседи на лавках приглядываются к сумке, догадываются о ее содержимом, переговариваются между собой, указывая на сумку глазами. Ей страшно, что сумку начнут расстегивать, обнаружат голову сына, отберут и будет ужасный скандал по поводу того, что она принесла в вагон недозволенную поклажу. Она хочет исхитриться, ускользнуть из вагона, унести с собой сумку. И как только за окном появились кирпичные стены и закопченная заводская труба и поезд стал останавливаться, она вместе с сумкой выбежала на перрон. Она оказалась в незнакомом городе, состоящем из одной-единственной улицы, уходящей в бесконечность. На улице нет домов, а одни только церкви. Двери открыты, в каждой сияют свечи, теплятся лампады, слышится пение. Ей хочется зайти в церковь, но она не знает в какую. Проходит мимо дверей, пропуская церковь за церковью. Увидела золотой полукруглый вход, вошла. Нет народа, в пустом озаренном пространстве стоит священник, к ней спиной. Священник в золотом облачении читает книгу. Она не видит его лица, только светлые вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Ждет, когда он обернется и ее исповедует. Он медленно оборачивается, свет заливает его лицо, и она узнает сына, в парчовой, шитой золотом ризе, золотой епитрахили, со священной книгой в руках.

— Я ждал тебя, мама… Подойди… Я тебя исповедую…

Она приближается, встает перед ним на колени, чувствует, как на голову ей ложится епитрахиль. И просыпается с криком.

Ее темная пустая спальня. Красная клюковка лампады. В страхе, с колотящимся сердцем, она лежит вся в слезах.

Стая голодных собак в течение дня с далеких холмов наблюдала черную, окутанную испарениями реку, глазированный солнечный берег, недвижные, разбросанные взрывами трупы. Издалека ловила запахи крови, остывающей человеческой плоти. Лишь ночью, когда загорелись звезды, старый вожак с обгорелым до костей боком повел стаю к реке, чутко внюхиваясь в дуновения ветра, вслушиваясь в похрустывания наста, всматриваясь угрюмыми глазами в ночное мерцание снегов. Пахло холодной рекой и умершими людьми, в которых смерть остановила горячие и опасные запахи жизни. Выгибая костлявую спину, приседая на задних лапах, вожак первым спустился с холма на берег, где лежали мертвецы, и ждал, приподняв загривок, не раздастся ли крик, не полыхнет ли огонь, вонзаясь под кожу раскаленной болью. Но было тихо, позванивала наледь реки, отражались туманные звезды, и в снегу, черные, поваленные, лежали мертвые люди.