Возникновение(СИ)

Ранняя весна! Замечательно! Я озяб за три минуты. Значит, впереди у меня где-то сорок семь промозглых минут. Я тяжело переношу месяц, именуемый "мартом". После трех, четырех хмурых месяцев зимы... наступившее время года, заключающее в себя аж тридцать один совершенно капризный день, воспринимается мной как изощренная издевка, наверняка кем-то задуманная. Но мой пудель такие мысли не способен разведывать, потому видимо счастлив: он весело и куражно перебирает лапами, забавно подпрыгивая, растопырив свои пушистые уши на этом сыром ветру... то и дело принюхиваясь едва ли не у каждого встречного дерева. Могу признаться, что я читаю наверняка не так, как принюхивает мой пудель! Я в этом смысле весьма привередлив и, может быть, достаточно избалован, и ко всякому встречному "дереву", пожалуй, не припаду.

"Что это за тупое сравнение?", - возразите мне вы. Ну, да и не стоит мне грубить и возражать. И к тому же я, по-моему, успел уточнить, кем я успел прослыть в этой отныне легкой, почти невесомой для меня жизни.

Но подождите... подождите... я что-то слышу. Я забыл засвидетельствовать, но я иду ведь по многолюдному тротуару, по оживленной, вечерней, городской (о боже!) улице. Это уже даже крик! и обращенный он, видимо, ко мне. Хорошо. Я прислушиваюсь. С чем же этот умнейший муж обращается в мою сторону? Ужели! Да он с пластиковым вместилищем в руках... Он, видимо, ещё и не трезв...(я тотчас начал припоминать, что нахожусь, пожалуй, в самом пьющем городе во Вселенной. Пивных магазинов здесь больше, чем звезд на ночном небе, больше здесь - только церквей и "архиереев"). Но я уже весь во внимании.

- И как же тебе не стыдно, а?.. Совести у тебя нет! Идешь с собакой, выгуливаешь её, где по т- р- о- т- у- а- р- а- м л- ю- д- и х- о- д- я- т!..

Я остановился с тихой улыбкой и всматривался в этого людя-мудреца, в котором продолжала буйствовать пробудившаяся, вечерняя, пенистая совесть. Я улыбался и молчал. Ему моё дружественное молчание явно не нравилось. Я продолжил мой путь, и кое-что ещё раз разъяснил для себя: возьмите к эксперименту любой город, настройте в нем пирамиды пивных и церквей - и тотчас здесь запахнет нечистой совестью.

Ах, да! но я забыл, наверное, заострить немаловажную, режущую деталь и спешу, не зная зачем, исправиться: я не "женат"!.. А мне через каких-нибудь три года будет тридцать земных лет. Вспомнил я это затем, что такой вопрос, как кажется, не дает праведного покоя всем моим родственникам и некоторым праздным знакомым. "Друзья" же мои вообще куда-то испарились! Все они были умные люди...

Но как же после своего "дурного" открытия по отношению к самому себе я смог бы так запросто "жениться"? Причем у меня так прямо и наивно спрашивали: "Нет, ну ты скажи мне, ты что, ищешь достойную?" "Ага", - тупо ответствую я. Доброжелатель продолжает: "Таких, я тебя уверяю, нет! Смотришь, вот, вот она - достойная! Потом выясняешь..." пожалуй, прибегну к цензуре. С цензурой я стремлюсь обрушиться и на всякого рода знакомых... но они ещё всплывают на мою дурную голову.

Короче, не хватает у меня ума, чтобы "жениться". Я, должно быть, конченый человек. Дед мой откровенно сообщал мне однажды: "Ты, Денис, своей смертью не умрешь!" Мне и умирать даже неизвестно чьей смертью... но это, я бы даже сказал, призывает к некой действительной ответственности.

Тут выясняется, что зовут меня "Денис". Хотя наш легендарный завод явно теперь не рад такому выбору моих родителей, ибо... история эта длинновата. Но всё же расскажу.

Деда (теперь уже другого деда, он мне вообще мало что говорил) моего звали Василием Михайловичем. Он честно трудился на знаменитом городском заводе, куда пристроил со временем, когда оно весело стукнуло, своего сына, т.е., известно, моего отца, звать которого Михаилом Васильевичем. Мой отец, как и его отец, честно, настойчиво трудился на заводе... и надо же, попал на страницы некой трудовой газеты, печатавшейся при машиностроительном монстре! В статье перечислялись многие добродетели моих родственников, подробно описывался их славный трудовой путь, т.е. восхвалялась трудовая династия. А так как я имел счастье уже появиться на этот блестящий "трудовой" свет, газета предполагала продолжение банкета! Но... меня обозвали "Денис". "Денис Михайлович" - что-то должно было круто измениться...

"Шутки здесь уже, дорогой мой, шутить никак нельзя", - так мне, наверняка, вскоре скажет мой лечащий и заслуженный, может быть даже всесоюзный! доктор.