Возникновение замысла

Пока Мэнсики терпеливо позировал, я работал над холстом быстро и умело, насколько мог. Сосредоточенно измеряя взглядом фигуру Мэнсики, я водил кистью, как мне подсказывала интуиция. По белому холсту черной краской, одной тонкой линией кисти я прорисовывал черты его лица, добавляя мазки к уже готовому контуру. Менять кисти времени не было. Предстояло как можно быстрее перенести на холст самые разные особенности его лица. В какой-то миг я ощутил, будто перешел на автопилот. При этом важно было связать движения глаз и рук в обход сознания, потому что осознанно обрабатывать по отдельности все, что попадает в поле зрения, времени нет.

На этот раз от меня требовалось совсем иное исполнение, чем то, каким я промышлял по сей день, неспешно штампуя по памяти и фото клиентов бесчисленные коммерческие портреты. За четверть часа я воспроизвел на холсте образ Мэнсики – от груди и выше. Вроде бы это была незаконченная заготовка, но мне, по крайней мере, показалось, будто в образе этом уже угадывается жизнь. Причем я вроде бы сумел выхватить и передать ту характерную черту, что выдавала в изображении присутствие человека по имени Ватару Мэнсики. Однако, говоря языком анатомии, покамест это были кости и мышцы, смело обнаженные внутренности. Теперь предстоит покрыть это тело настоящей плотью и кожей.

– Спасибо. Достаточно, можно двигаться, – сказал я. – Надеюсь, не устали? На сегодня всё.

Мэнсики улыбнулся и тут же сменил позу. Вытянул обе руки вверх над головой, сделал глубокий вдох. Затем принялся неспешно массировать пальцами лицо, чтобы ослабить напряженные мышцы. Я же продолжал тяжело дышать. Дыхание у меня успокоилось не сразу. Я был измотан, будто спринтер после финиша стометровки. Я работал споро, собранно и бескомпромиссно, а такое от меня не требовалось уже долго. Как будто сейчас мне пришлось дать полную нагрузку давно бездействовавшим мышцам. Да, я устал, но при этом ощущал в теле приятную истому.

– Вы были правы – и в самом деле труд натурщика намного тяжелей, чем я предполагал, – сказал Мэнсики. – Стоит представить, что меня рисуют, и начинает казаться, будто меня понемногу обтесывают.

– Формальное мнение в мире искусства – что вас не обтесали, а пересадили, как донорский орган, в другое место.

– В смысле пересадили в более долговечное место?

– Разумеется. Если только его можно назвать произведением искусства.

– Как, например, тот безымянный почтальон, что продолжает жить на картине Ван Гога?

– Верно.

– Он и представить себе не мог, что через сто с лишним лет люди со всего мира будут стекаться в музеи искусства или станут серьезно изучать его портрет на страницах художественных альбомов.

– Уж точно – об этом он даже не задумывался.

– При том, что картина вышла на его взгляд эксцентричной, да и рисовал ее в углу на кухне убогого домишки художник со странностями.

Я кивнул.

– Вот что мне кажется странным, – начал Мэнсики. – То, что на первый взгляд не несет в себе ценности, благодаря стечению обстоятельств в результате постепенно обретает право на вечность. И чем дальше, тем весомее.

– Такое случается крайне редко.

И я вдруг вспомнил картину «Убийство Командора». Пожалуй, тот сраженный «Командор» благодаря Томохико Амаде смог заполучить вечную жизнь? А что он вообще собой представлял, этот самый Командор?

Я предложил Мэнсики кофе. Тот согласился. Тогда я пошел на кухню и сварил свежий. Мэнсики сидел на стуле в мастерской и слушал продолжение оперы. Заканчивалась вторая сторона пластинки, когда я вернулся с двумя чашками. Мы перешли в гостиную и пили кофе там.

– Как думаете, портрет получится хорошо? – поинтересовался Мэнсики, потягивая напиток маленькими глотками.

– Пока не знаю, – прямо ответил я. – Сам пока не уверен, хорошо получится или нет. Вас я рисую совсем иначе: не так, как все прежние портреты.

– Потому что вынуждены изменить своим привычкам и рисовать с натуры?

– И поэтому тоже. Но не только. Не знаю, почему, но, похоже, я больше не в состоянии рисовать обычные официальные портреты, те, что неоднократно выполнял до сих пор на заказ. Кажется, сейчас я нащупываю некий новый подход, но пока не нашел его. Точно крадусь в кромешном мраке.

– То есть у вас сейчас происходят перемены, и я для вас вроде катализатора? Ведь так?

– Или так будет.

Мэнсики задумался. Затем сказал.

– Как я вам уже говорил, в конечном итоге, в каком бы стиле ни получился портрет, все в ваших руках. Я сам постоянно жажду перемен. И совсем не хочу, чтоб вы написали заурядный портрет. Я не против любого стиля, любой концепции. Мне нужно, чтоб вы изобразили меня таким, каким видите. Какими приемами, в какой технике – все это на ваше усмотрение. Не подумайте, я нисколько не жажду оставить свое имя в истории, как тот почтальон из Арля. Не настолько я честолюбив. Просто у меня есть здоровый интерес: каким получится произведение, если рисовать меня будете вы?

– Спасибо на добром слове. Одно хочу у вас попросить, – сказал я, – если портрет вам не понравится, давайте сделаем вид, будто ничего этого не было?

– В смысле вы не отдадите мне картину?

Я кивнул.